Волобуев обычно не отказывался, да и как откажешь Суматохину, который хотя и взрывчат натурой, но друг надежный, никогда не подведет.
Суматохин мрачно ходил с кием вокруг бильярдного стола и с ожесточенностью вгонял в лузы шары. Волобуев только что вернулся из полета и сидел, развалившись на диване, в ожидании, когда его самолет подготовят к очередному заданию.
— Что невеселый? — спросил он у Суматохина.
Тот отмахнулся:
— Посмотрел бы я на тебя, как бы ты веселился, если б тебе пришлось лететь вместе со Струевым…
— Уж я бы его покатал!.. — сквозь зубы процедил Волобуев.
— Ну и я покатаю!
В это время по селектору прозвучало:
— Федор Иванович, ваша машина к полету готова!
Суматохин рванулся к двери.
Аргунов, слышавший этот разговор, поспешил за Суматохиным. Он нагнал его у диспетчерской:
— Федя, давай я вместо тебя слетаю.
— Это еще зачем?
— Боюсь, нервишки у тебя…
— Ничего, выдержат!
— Ну, смотри…
Обычно, когда предстояло лететь на спарке, испытатели шли вместе переодеваться, вместе заходили в диспетчерскую, вместе торопились на стоянку.
Струев переоделся и ушел к самолету раньше. Впрочем, Суматохин не огорчился. Чем шагать рядом, слышать его тяжелое дыхание и видеть, как Струев морщит, будто чем-то недовольный, свой нос, — лучше уж одному!
В Струеве Федора раздражало все: и пятна на шее, когда тот был не в духе, и привычка тяжко вздыхать, и даже его уши, маленькие, точно обкусанные сверху. А с тех пор как Струева «водрузили на коня», как с горечью шутил Волобуев, у него даже манера говорить изменилась — теперь он выражал свои мысли подчеркнуто неторопливо, обдумывая каждое слово, как бы остерегаясь, что его могут, не дай бог, поправить.
Суматохин от негодования скрипел зубами.