Николай тараторил без умолку, в большей степени уговаривая самого себя, а не Палкана, произносил слова машинально и в душе надеялся: «Выживет, до воскресенья дотянет, потом легче будет».
Странная какая-то эта партийная выучка — дисциплина превыше всего, а почему бы собаку просто не отпустить? Вроде бы действительно просто, но только в те времена, возможно, всё обернулось бы куда хуже.
Была такая редкая профессия — собачники. Это совсем не те, что, к примеру, считаются голубятниками. Голубятники — это зажжённые люди, они любят голубей, разводят их целыми стаями, ухаживают за ними, как за самым ценным, что у них есть. Собачники — это противоположность первым, это люди, по распоряжению руководства совхоза отлавливающие тех собак, которые в данный момент не на привязи и разгуливают по улице.
До сей поры Палкана они не трогали потому, что распоряжения такого не было, но кто его знает, не поступит ли такое распоряжение завтра, тогда беда, тогда не прожить бедняге и суток. Вот почему Палкану было опасно появляться на улице после того, как ему на парткоме отказали в доверии. После ужасающей картины погибающего пса в дом Николай вошёл в отвратительном настроении и полностью опустошённый.
— Коль, как там наш Палкан? — спросила Лида, но ответа она и не ждала, ей самой было понятно, что состояние его крайне тяжёлое. Ей с трудом удавалось успокаивать сына, для этого молоть ему всякую чушь насчёт болезней, чтобы затуманить мозги и слегка отвлечь от переживаний. Так что и ответ мужа ей был заранее известен. Однако просто поговорить в этот момент ей и самой было нужно, разговор подействовал вроде как лекарство.
— Плохо с ним. Ничего не съел, не пьёт тоже, сидит и раскачивается, как умом тронутый. Смотреть страшно.
— Ладно, ешь садись, а потом дед просил к нему подойти, он у ворот на лавке, тоже переживает, сам сегодня ужинать не стал. Что за напасть на нашу голову?
Вечерело, солнце давно скрылось за кронами островерхих тополей, и вот-вот должна была наступить тьма. Но прежде, перед самым её приходом, обычно воцарялось всеобщее затишье. Знаковая пора: в этот час совершенно стихал ветер, замолкали птичьи голоса, успокаивалась дворовая живность и громкий разговор двух человек на одном конце улицы мог быть услышан на другом её конце. На какой-то период умолкают даже сверчки, похоже только лишь для того, чтобы спустя час, в наступившей полной тьме продолжить свою нескончаемую и непонятно о чём песнь. Изысканная тишина, благодатнейшее умиротворение, наслаждение спокойствием природы и полным смирением души человеческой. Это вполне относилось бы и к Николаю, если бы не тяжёлое положение с Палканом.
Он, неспешно подойдя, присел рядом с Дедом, втайне надеялся, что тот предложит ему какой-нибудь выход из создавшегося дурацкого положения.
— Ты что-то хотел, дед, Лида сказала, что ты звал меня поговорить.
— Да, Коля, думал я, и вот что покою мне не даёт с этими собаками.
— Что собаки, конец пришёл их разбоям. Решили мы уже, покончим с ними в следующий раз. Сегодня Главный разрешил обработать эту парочку четырьмя зарядами отборной картечи, надеюсь, что навсегда отучим их безобразничать.
— Правильно, это, конечно, правильно, но ты думал когда-нибудь, чем это они на ферме занимаются? То, что воровством, — это понятно, я не о том.
— Что-то, диду, я тебя никак понять не могу. Воровством конечно, а чем же ещё?
— А вот и не совсем.
Давно, в Гражданскую, у нас, то бишь у отряда моего партизанского, всегда получалось полки Колчака опередить и людей от мобилизации, от разграбления уберечь. И только лишь потому это удавалось, что мы заранее знали, куда тот свои продотряды посылать собирается. Всем казалось, что в штабе колчаковском мы своего лазутчика имеем, и мы этим слухам не противились, поддерживали их всячески, но дело было совсем в другом. Степан наш Волкольвов придумал такую хитрую штуку, что определить, куда пойдут отряды, стало совсем легко. Вот послушай, а потом я свою мысль про собак выскажу, тебе эта моя мысль глаза на многое откроет.
Никак Дмитрий Михайлович не мог обойтись без мудрых поучений, но Николай привык к ним и из этих былинных рассказов многое для себя черпал. В этом, наверное, и есть суть передачи жизненного опыта от стариков к внукам. Выслушаешь внимательно, глядишь, и в жизни пригодится.
Степан придумал посчитать, сколько фуражу и продовольствия нужно колчаковцам. Это было несложно сделать, нормы солдатские и офицерские всем известны, а количество солдат в его полках в газетах пропечатывалось, только читай да подсчитывай. На каждых тридцать пятьдесят солдат офицер полагается. Если кормить солдат надо, знать, и продовольствие брать надо, да только в меру, по количеству личного состава, а то крестьянин-кормилец сам с голодухи окочурится и армию голодом сморит. Тут Колчак, не в пример некоторым, аккуратен был. Так вот, нам стало известно, сколько зерна собрали по местечкам да уездам.
На это утверждение Николай удивлённо вскинул брови и слегка ухмыльнулся. Дед заметил его ехидную усмешку и твёрдым голосом продолжил:
— Как? А вот как. Об этом завсегда на рынках купцы балагурили. Чего да сколько продали, тоже известно. Пьет крестьянин в кабаке и соседу-собутыльнику хвастает: «Сегодня — понимаешь, пятьдесят пудов с выгодой сплавил, через неделю ещё сотню притараню. Во, брат!»
ebooksa