Этот невероятный, придуманный Нюсей образ, видимо, настолько озадачил Эрика Вебера, что он забыл о своем «незнании» русского языка:
— Фрау еще пожалеет…
— Смотри, еще угрожает! — удивился Ашот. — Да мы тебя…
— Нет, нет, герр солдат, я пошутил… — И куда вдруг улетучилась «арийская» гордость, желание расстаться поскорее с жизнью. — Майн фатер, отец, был рабочий, — обмяк Эрик.
— Ничего себе, шуточки, — проронил Гурам.
— Уф, жуткий холод, — продолжал немец, — русский климат нехорош. Европеец не может себе представить русской зимы.
Конечно, Эрик не мог себе представить, каков наш декабрь. В Баксанском альплагере он был в июле. На Эльбрусе, у «Приюта одиннадцати», подставлял летнему солнцу свой мускулистый торс.
— А чего воевать полезли? — оторвавшись от стихов, спросил Ашот.
— Война — это высшее состояние человека! — с пафосом начал было вещать Эрик, но тут же осекся. — Германия вынуждена бороться за свое будущее. Нам нужна земля. В России слишком много хорошей земли.
— Но ведь на этой земле люди живут, — заметил Ашот спокойно.
— После войны всегда людей бывает меньше, — замялся Эрик, часть можно переселить, часть будет работать. Мы научим…
— Это ты будешь меня учить? — поинтересовалась Нюся.
— О, фрау шутит. Я художник — портрет, пейзаж… У меня фермы нет.
— Вот не повезло мне, — ухмыльнулась Нюся, — надо же, как не повезло, правда, Левочка?
Левон смотрел на немца сухим, горячим взглядом.
— Я убью его, — вдруг приподнялся он. — Гад, гад! Фашист! Из-за тебя Федулов… Он спасал меня… А ты живой…
И тогда Нюся с отчаянной решимостью крепко обняла его, зашептала:
— Что ты, Левочка… Не надо сейчас. Жизнь-то долгая… сквитаетесь…
Я решил прекратить эту бесплодную дискуссию. Ребятам-то сейчас не взвинчивать свои нервы нужно, а хоть немного расслабить. Заснуть. Кто знает, что ожидает нас утром…
Вскоре тихо совсем стало в землянке. Сморила усталость моих товарищей. И Ашот задремал у раскрытой тетрадки. И Гурама я отправил спать, заняв его место у входа в хижину. Немец тоже полулежал, закрыв глаза. То ли — на самом деле дремал, то ли делал вид, что спит, не желая больше со мною ни о чем говорить. Вдруг он открыл совсем не сонные глаза, осторожно пошевелился, стал стягивать с рук зубами повязку.