— Твои?
— Мои.
— Почитай…
Я помедлил, потом стал читать свои старые довоенные стихи, так странно звучавшие в этой хижине.
— Переведи, — попросил Вася.
Я перевел, хотя и понимал, что в прозаическом подстрочнике от поэзии ровным счетом ничего не остается. И Вася протянул мне страничку:
— Не надо ее на самокрутку.
— Ну что ты, жив буду, новые напишу, — и я решительно разорвал листок.
Вася с удовольствием затянулся крепким табаком Ашота, закрыл глаза и снова стал шептать:
— Деревья шумят… слышь, как тайга шумит?..
Самокрутка выпала из его губ. Рука бессильно откинулась…
Мы с Ашотом полулежали, привалившись спинами к стене хижины. Затих, положив голову Нюсе на колени, Левон. Лишь Гурам бодрствовал. Он с автоматом пристроился у входа в хижину, вслушивался в пургу. Сторожил наш покой.
— Слушай, парень, — вдруг по-армянски сказал мне Ашот. — Говорят, большая турецкая армия на нашей границе стоит?
— Говорят, двадцать шесть дивизий.
— Что ж мы здесь сидим? Нужно сказать командованию, сегодня армянин должен защищать свою родину… Как тигры драться будем.
— Ты здесь защищай. Сегодня Армения большая. И Москва — Армения, и Сталинград. На всех фронтах наши парни жизнь за нее отдают.
— Дай тетрадку, — помолчав, решительно сказал Ашот.
— Курить?
— Стихи учить буду.
— Ты?!.