Я лежал, уткнувшись лицом в прохладный песок. Была ночь. Странно было прислушиваться к своему оживающему телу. Потом в уши вошли звуки мира. Кузнечики, цикады. Здесь, в пустыне? Потом где-то далеко прозвенел по рельсам трамвай. Я поднял голову. Перед глазами — стоящая на ребре доска, а чуть выше — деревья, стены домов, расписанные неправильными орнаментами освещенных окон. Я валялся в песочнице под грибком на своем родном лиепайском дворе.
Встал и поднялся к себе в квартиру. Из зеркала глянуло постаревшее измученное лицо, заросшее безобразной щетиной. Мне было дико узнавать себя в этом человеке…
Сосед Климова нервно сглотнул остывший чай и снова жадно закурил. Потом взглянул на часы и бросил сигарету:
— Сейчас о главном. Через год я получил от Инги письмо. Его принес Ганя. Вы знаете, оно и сейчас у меня с собой! Все время ношу… — Он виновато улыбнулся и, вытащив из кармана бумажник, осторожно вынул из него пожелтевший, истершийся на сгибах листок, — сейчас я вам прочитаю…
— Извините, мы, кажется, приехали, — прервал его Климов, вставая, — рад был познакомиться!
Сосед промолчал, глядя на него жалко и растерянно — типичный неудачник. Климову даже захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее. Но он не сказал. Поезд дернулся и остановился. Климов неспешно вытащил из-под полки свой чемоданчик и вышел, кивнув на прощание.
Шел дождь. Климов достал из чемодана складной зонтик и невольно подумал о своем спутнике. Интересно было бы спросить, с кем из компании Геннадия Вержбицкого он водит дружбу? Самому Климову фотографию хижины, найденной в Каракумах экспедицией гидрологов, показывал два года назад лично Генка. Осталось так и не выясненным, из чего были сплетены ее стены. Их серая пересохшая субстанция крошилась под пальцами, рассыпалась тонкой пылью.
Это была ничем не выдающаяся находка, а вот две прекрасные, тонкой старинной работы нефритовые чаши, обнаруженные в хижине, заинтересовали ученых…
Как, оказывается, мало нужно для того, чтобы сочинить сентиментальную сказку: второстепенный научный факт, сюжет, слизанный из лемовского «Соляриса», и капля фантазии. И даже особого умения для этого не потребовалось.
Климов все дальше уходил от вокзала, в сумерки, мимо светлых фонарных ореолов, нанизанных на струи дождя.
Ненастны карельские ночи.
В кабинете Джорджа Гейлиха, миллионера и доктора социологии, было прохладно и просторно. Вентиляторы бесшумно вращались под потолком, кондиционеры мерно перегоняли воздух, выискивая в окружающем небоскреб смоге остатки кислорода. Личная термоядерная электростанция, спрятанная глубоко под фундаментом резиденции, в изобилии снабжала ее энергией. Джордж Гейлих снял очки, положил их на колено и закрыл журнал.
Его рука коснулась кнопки вызова. Консультант, Хол Клеменс, вошел почти сразу — он изучил привычки шефа так же хорошо, как хорошо платили за это.
— Привет, Хол, — сказал Джордж воскресным — вялым, добродушным — голосом человека, отключившегося от дел фирмы. — Почитайте-ка вот это.
— Но, шеф… — замялся консультант. — Я плохо знаю русский!
Джордж поднял брови.
— Да? Гм… Ну что ж, суньте в компьютер. Рекомендую вам в следующий раз знать русский получше!