Иннокентий внимательно приглядывался к хозяину, но сделать о нем определенный вывод пока не решался: Хитт крайне противоречиво оценивал происходящие в мире политические события — то сочувственно, то с резкой враждебностью к России.
Леон около тридцати пяти лет прожил вдали от родины, приспособился к американскому образу жизни, но удивительно цельно сохранил русскую душу.
Они сидели на каменных ступеньках склада, совсем как в России сидят на завалинке мужики.
— Царя я не жалел, хотя расстрел царской семьи считал неоправданной жестокостью, — сказал Хитт. — Но какие причины вели к падению правительства Керенского и сейчас толком не понимаю. Кажется, оно опиралось на поддержку народа, обещало дать свободу и демократический парламент, приняло решение о создании рабочих и земельных комитетов, намеревалось справедливо разрешить земельный вопрос...
Каргапольцев понимал, что Леон повторяет это с чужого голоса. Он заметил:
— Благими намерениями, говорят, дорога в ад вымощена. А что было за обещаниями временного правительства: расстрелы рабочих демонстраций, карательные отряды против крестьян, поднявшихся на борьбу за землю, введение смертной казни на фронте, запрещение революционных газет. Разве мог народ идти за таким правительством? Напрасны нынешние попытки Керенского и его здешних союзников оправдать и приукрасить то правительство.
— Возможно, возможно, — произнес Леон. Нельзя было понять, соглашается он или нет со словами Каргапольцева. И задумчиво продолжал:
— Конечно, позднее многое прояснилось, а тогда трудно было... Какие-то большевики. Кто они? Их называли и бандитами и немецкими шпионами. Теперь даже я, находясь далеко от России, начинаю кое-что соображать. А тогда всякие национализации и экспроприации воспринимал, как попрание всех святынь, за которыми неизбежно последует всеобщий хаос и одичание.
— Но ведь вы были с белыми и знали, наверное, об их жестокостях.
— Знал. Лично в карательных операциях не бывал: служил при американском консуле. А об их жестокости знал. Помню, в девятнадцатом году полковник Морроу при мне дважды получал санкции у консула Мак-Говэна на уничтожение больших групп людей — тысячи по полторы каждая. Их расстреляли, изрубили саблями. Эти страшные акции осуществлены в Андриановке и Троицкосавске. При желании все как-то объясняется и оправдывается. Кажется, Томас Манн сказал, что между зверем и ангелом стоит человек. Причем, он ближе к зверю, чем к ангелу. Вот так и мы рассуждали в ту пору.
На открытой веранде появилась Элла. Заглядываясь на ее черные волосы, высокую грудь и крутые бедра, Каргапольцев думал, как щедро наградила природа эту девушку красотой и силой.
— Папа, Иннокентий, идите ужинать.
Уже через неделю после знакомства, Элла начала обучать Иннокентия английскому языку, к нему она обращалась только по-английски, тут же переводя и объясняя произношение.
За ужином речь шла о хозяйственных делах.
— Утром поедем в семеноводческую ферму, — сказал Хитт и захрустел кукурузными хлопьями, запивая подогретым молоком.
— Скажите, мистер Хитт, — Иннокентий знал русское имя хозяина, но называть его по имени и отчеству не осмеливался, считая, что это может быть понято, как фамильярность, — почему вы не оставляете семян со своего урожая?
— У вас кукурузу сеют? — спросил Леон, не ответив на вопрос.
— Нет.
— Теперь, я слышал, у вас тоже сеют... Почему не оставляю своих семян? Видишь ли, семена, которые я получу от фирмы, проверены на всхожесть, отсортированы по форме и размеру. Стоит отрегулировать диски у сеялки, и она будет класть два-три или четыре зерна в гнездо — ровно столько, сколько я пожелаю
С переездом на ферму у Каргапольцева точно гора с плеч свалилась. Теперь все было просто и ясно: имел работу по душе, после молчаливого одиночества мог разговаривать на родном языке, а главное пришло общение с людьми, которые понимали его и относились к нему с уважением.
ebooksa