Его кровать была на открытой веранде. Иннокентий лежал, всматриваясь в темноту ночи и прислушиваясь к дружному хору цикад.
В мыслях его то появлялся Иван Иванович и мрачно шипел: «Мне больше некого любить, мне больше некому молиться...», то виделась Гутя. Она возникала всегда грустная, с опущенными глазами, как тогда на горе в окрестностях Иркутска, и тихо шептала: «Кешенька, я хочу сына от тебя». Из-за ее спины вдруг выглядывала Эльза и беззвучно шевелила губами: «Прощай, друг мой, добрый и нежный, моя любовь и несчастье...». А вот и Григорий Кузьмин, черный, худой. Вытирая набежавшие после кашля слезы, он ворчал: «За доллары тут живого черта доставят... А я домой хочу». Неожиданно проходила Элла, качала крутыми бедрами, насмешливо произносила: «Эх ты! Хэм енд эгз, ветчина с яичницей...» После же появлялся Леон Хитт, клал ему на плечо руку и говорил: «Теперь у нас дела пойдут... Возможно, возможно...»
Наконец, видения исчезали и оставалась лишь бесконечная, монотонная песня цикад.
И вдруг тягучая, пронизывающая сердце боль: чужбина...
Поднялся он с рассветом. Наскоро одевшись, вышел во двор. Высокие кипарисы замерли, взметнув к прозрачному голубому небу острые вершины. Сделав зарядку, Каргапольцев направился к свинарнику: вот-вот должен начаться опорос...
Когда подходил к домикам молодняка, из-за горы выкатилось солнце.
Кормушки и поилки были заполнены, сытые свиньи степенно вышагивали между домиками, будто наносили взаимные визиты вежливости.
— С добрым утром, Иннокентий, — приветствовал хозяин, когда он возвращался, — а я потерял тебя.
— У восьмой матки двенадцать поросят.
Леон торопливо зашагал к свинарнику, издали крикнул:
— Что-то мотор чихает, проверь, пожалуйста.
До фирмы, куда они вскоре поехали, было немногим более шестидесяти километров. За рулем сидел Иннокентий. Водить машину давно не приходилось, поэтому он сдерживал скорость, сбавлял ее на поворотах.
— Ты, что ж, Иннокентий, работал шофером?
— Нет, но ездить приходилось. Права получал в институте. — И добавил. — Я ведь летчик.
— Да, да, да. Прости за назойливость, давно хотел спросить: женат был?
— Нет, не успел жениться.
— А у меня в Иркутске осталась молодая жена, — неожиданно признался Хитт. — Шурочкой звали. Два месяца всего и прожили. Все думал вернуться к ней, найти — да не пришлось.
И до конца пути Леон рассказал о том, как он любил свою Шурочку, как они ходили на берег Ангары, как собирали рыжики, помнил все так, как будто это было только вчера.
Вот и семеноводческий завод. Иннокентий подрулил к раскрытым воротам склада, откуда показалась долговязая фигура в комбинезоне.
— Мистер Хитт, хелло!
ebooksa