— Даже трех графов Толстых читал. Какой вас интересует?
Старуха не уловила насмешки, продолжала допытываться.
— Графа Льва Николаевича Толстого. А вы еще кого имеете в виду?
— Алексея Константиновича, он, правда, давно жил. Еще Алексея Николаевича.
— Ах, это тот, который продал душу дьяволу и переметнулся к большевикам...
Беседа с графиней начала забавлять Каргапольцева. День не рабочий, торопиться ему было некуда.
— Насчет души Алексея Николаевича, графиня, ничего не могу объяснить. А Льва Николаевича у нас в школе изучают.
— Сочинения графа Толстого в советской школе! Нет, вы напрасно, голубчик, пытаетесь внушить мне... вранье... обман... ложь. Да, да, ложь... скажите, а вы о своих господах что-нибудь знаете?
— О каких господах?
— Ну о тех, кому принадлежал ваш отец?
— В Забайкалье крепостного права не было. Туда помещики почему-то не ехали, — отвечал Иннокентий, едва скрывая усмешку.
Перемешанные запахи острых духов, плесени, сырости и старушечьего пота вызывали тошноту. Каргапольцев спросил, поднимаясь:
— Простите, графиня, у вас еще есть вопросы ко мне?
— Да, да, — встрепенулась Райская. — Еще один вопросик. В Россию вы собираетесь возвращаться?
И поняв бестактность и неосторожность такого вопроса, заученно выпалила:
— Я только из человеческих побуждений, без всякой политики.
— Пока не решил, графиня, — сказал Иннокентий, на этот раз серьезно и искренне.
— Не делайте этого, голубчик. Я слышала, всех, кто возвращается из-за границы, раньше высылали в Сибирь, а теперь вешают прямо на Красной площади.
— Я читал в «Новом русском слове». Не вы сочинили?
— Нет, голубчик, кто-то другой, наверное.