— Пошли мы с кумом вверх по Толончанке, на охоту, значит. Шагаем... Рубахи от пота взмокли, комары гудят, гнус лезет аж под самую кожу. Отдохнуть бы... Ан, глядим, сохатый! Красавец! Тут бы его и щелкнуть, а невозможно: стрелять, значит, запрещено, не сезон. Сохатый метнулся в сторону, учуял нас, а там, понимаешь, лесина... Бо-ольшущая! Он перемахнул через нее и прямо, понимаешь, на медведя. Ну, Михайло и попер на сохатого. Но тот тоже не дурак: драка так драка. Ну, — говорю куму, — попали мы с тобой, паря, в свидетели. Однако, говорю, главный таежный прокурор допрос с нас снимать будет. Шучу, значит.
Сохатый изловчился и пхнул рогами медведя, топтыгин — кувырком. А тут, надо же, сохатый одной ногой угодил в нору бурундука. Медведю того и надо: сгреб сохатого лапищами, рвет его клыками. Долго бились. Сохатый вытащил ногу из норы. Стоят друг против друга, а оба обессилили. Стояли, стояли так и побрели в разные стороны. Сохатого мы после отыскали: добрался до речки, там и упал, а медведь, вишь, прополз, однако, версты две и тоже издох. Такая была история.
И про море у батьки немало всяких случаев. У Кеши дух захватывает.
С восьми лет он вместе с отцом ходил рыбачить в море. Поднимались часа в три, чуть светало. В тихую погоду Байкал лениво перекатывает невысокие волны, — глухо ударит о скалистый берег и откатит... Зато когда навалит крутой баргузин, земля загудит!
А рассветы над сибирским морем! Светлая полоска начинает постепенно шириться, сначала она светло-желтая, потом розовая, а там и пурпурная...
Говорят, что Байкал чист и прозрачен. Что ласков и суров. Что богат и щедр. Так это и есть, большая в этом правда. Кеша сидел, бывало, на берегу, на пне, там, или на перевернутой лодке, и размышлял: а ведь верно, что на Байкале и люди такие — и чистые, и щедрые, и суровые.
Они с отцом на катере ходили до сетевых лодок. В тех лодках еще спали по утру рыбаки, заметавшие с вечера сети. Вот и солнышко, пора выбирать сети. В ярких лучах утреннего солнца сверкает серебристая рыба, а над неоглядной водной гладью далеко-далеко плывет звонкая рыбачья песня.
Иннокентий тоже, как и все рыбаки, не любил пустословия, всегда с охотой выполнял дело, которое ему поручалось. Он никогда не мот соврать.
С первых дней войны Иннокентий стал курсантом Иркутского авиационного училища, был выпущен досрочно лейтенантом. Воевал храбро, получил награду — орден Красного Знамени. Однажды, это было в октябре 1942 года под Ленинградом, Иннокентий, отбомбившись, возвращался на свою базу. В этот день он поджег у немцев большой склад горючего. Настроение было отличное, он насвистывал песенку. Вдруг — резкий толчок. Машина накренилась, высота и скорость стали падать. Иннокентий понял: самолет подбит. Пытался выправить курс, но смотровое стекло застелили клубы черного дыма, разрываемого оранжевыми вспышками.
Каргапольцев открыл фонарь кабины и, прокричав свое решение экипажу, повел самолет на посадку. Тело охватила невыносимая жара... «Неужели все?» — только и успел подумать. По смотровому стеклу хлестнули верхушки деревьев. Раздался резкий скрежет, треск, удар...
Очнулся Иннокентий на рассвете. Глухо гудел лес, хмурый и неприветливый. Попытался встать, но тут же упал. Правая нога горела, сильная боль в груди затрудняла дыхание. Расстегнул куртку и сделал глубокий вдох. Осмотрелся. Неподалеку валялись обгоревшие остатки самолета, дымились прозрачным дымком.
Возле самолета — обгоревший труп. Наверное, Георгий, — штурман. Узнать невозможно. Метрах в десяти обнаружил второй труп, стрелка-радиста. Превозмогая боль, он стащил трупы в образовавшуюся воронку, засыпал землей... И тут на него навалилась слабость, острая боль в ноге.
Боль в ноге усиливалась.
Иннокентий снял с шеи шарф, зубами и руками разорвал в длину, перевязал ногу выше колена, где боль была совершенно нестерпимой. Еще раз поднялся и тут же снова упал на мокрую траву.
Лучи восходящего солнца протянулись прямыми белыми полосами над темным лесом. Значит, там восток, — отметил он. Медленно пополз навстречу солнцу. Чем дальше продвигался, тем чаще терял сознание. Во рту пересохло, шершавый язык прилипал к небу.
Каргапольцев до сих пор помнит маленькую полянку, бруснику на ней. Сколько он прополз в тот день? Вперед, поближе к своим, вперед... Хоть на метр, на шаг, но ближе.
Красная брусника и страстное стремление к своим, на восток, это он здорово запомнил. А потом — провал, пустота. Ничего, ни малого проблеска до той минуты, когда очнулся в немецком лазарете. Два месяца боролся со смертью.
Многое передумал Иннокентий в те бессонные ночи. Как вырваться из плена? Как вернуться в строй? Должны же сыскаться тут русские, вот вместе и убежим. Оружие раздобудем...
Приходили мысли и о доме, о Гуте. Она и в горячечных снах являлась...
Иннокентий лежал в палате один. Перебитая нога болела, дышал с хрипом: были поломаны ребра. О побеге нечего было и думать. Тихими ночами, когда спадала боль, оставалась одна дума — о Гуте.
ebooksa