— Скажите, — обратился Милославский, — литература, которую вы получали от нашего союза, действительно уходила за железный занавес?
— Думаю, что нет.
— Я догадывался...
— Вряд ли, хотя шпион вы опытный.
— Замолчите, вы... к-коммунист! Замолчите! — бешено заорал Милославский. — О ваших проделках с этим... как его? Фишером... я знал, но молчал, потому что мне было выгодно.
— Благодарю за откровенность, — заметил Иннокентий.
— Не нуждаюсь! В благодарности вашей не нуждаюсь!.. Эта моя откровенность останется вечной тайной, потому и говорю...
— Тайное часто проясняется.
— Что?
— А вот что... Вымогая от Эльзы доносы на меня, вы ведь не думали, что я узнаю об этом, правда?
Милославский отбросил полу пиджака и стал неторопливо расстегивать кобуру пистолета.
Каргапольцев быстро выхватил свой пистолет, взвел курок.
— Стой, палач! Руки вверх! — Иннокентий прижал ствол пистолета почти к его груди. Железные руки сибиряка до хруста сдавили пальцы Милославского, и черный вороненый вальтер выпал. Подобрав пистолет и сунув его в свой карман, Каргапольцев брезгливо оттолкнул противника.
Милославский бессвязно забормотал:
— Я не хотел... Я только постращать...
И стал медленно оседать на колени. Челюсть отвисла, язык не слушался.
— Иннокентий... Кеша... Русские же мы, не губи... Грех на душу... Не замолишь...
Каргапольцев с отвращением смотрел, как Милославский ползал у его ног. В голове Иннокентия трудно ворочались какие-то чужие мысли: «А что, если отпустить? Ничтожество ведь, мразь. Он теперь не опасен, гадок только... Да и как пристрелить безоружного?» Он сухо приказал Милославскому:
— В машину!
Тот не сразу понял, оторопел от радости, но сил не было, с трудом поднялся с колен. В машине долго не мог прийти в себя. Но вот машина медленно тронулась по шоссе. Через некоторое время Милославский сбивчиво заговорил: