Позвольте мнѣ объяснить кое-что, послѣ чего читатель лучше пойметъ нѣкоторыя вышеприведенныя замѣтки. Въ то время, нашъ ближайшій сосѣдъ, Золотая Гора, считался одной изъ богатѣйшихъ мѣстностей серебряныхъ рудъ въ Невадѣ; оттуда и привозили большею частью эти слитки серебра. „Верри-Ригъ“, руда Золотой Горы, доставляла отъ ста до четырехсотъ фунтовъ на тонну, но обыкновенно извлекалось отъ двадцати до сорока фунтовъ на тонну, — другими словами, каждые сто фунтовъ руды давали отъ одного до двухъ долларовъ. Но читатель видитъ, по вышеизложенному описанію, что Гумбольдтъ содержалъ въ себѣ большею частью одно серебро! Другими словами, каждые сто фунтовъ руды давали двѣсти долларовъ и даже триста пятьдесятъ долларовъ. Черезъ нѣсколько дней тотъ же самый корреспондентъ писалъ слѣдующее:
„Я говорилъ уже о значительномъ и почти сказочномъ богатствѣ этой мѣстности, — оно просто невѣроятно. Нѣдры нашихъ горъ переполнены этими драгоцѣнными металлами. Я говорилъ также о томъ, что природа позаботилась устроить такъ наши горы, что не представляетъ большого труда разработки рудниковъ. Я упоминалъ, что въ здѣшней странѣ, по удобному мѣстоположенію, расплодилось масса лучшихъ заводовъ.
„Какова же исторія рудника Гумбольдта? Руда Шеба находится въ энергичныхъ рукахъ общества капиталистовъ изъ Сенъ-Франциско. Кажется руда эта смѣшана съ металлами, затрудняющими работу, особенно съ нашими далеко еще неусовершенствованными горными машинами. Владѣтели соединили капиталъ и трудъ, принявъ во вниманіе мое введеніе. Они работаютъ и продолжаютъ дѣлать разслѣдованія. Тоннель, прорытый ими, достигъ длины въ сто футовъ. Уже съ первой пробой, за которой шла и разработка рудъ, довѣріе общества къ продолженію будущихъ работъ возросло, и основный капиталъ повысился до восьмисотъ долларовъ, по биржевой цѣнѣ. Я не слыхалъ, чтобъ одна тонна руды была бы обращена въ ходячую монету. Я знаю, что въ Гумбольдтѣ большое количество жилъ превосходятъ жилы Шеба. Послушайте-ка, на какое предпріятіе идутъ эксплоататоры Шеба. Они предполагаютъ перевезти въ Европу руду въ концентрированномъ видѣ. Перевозка изъ Старъ-Сити (ея мѣстонахожденія) на Виргинію-Сити будетъ стоить семьдесятъ долларовъ съ тонны, отъ Виргиніи до Санъ-Франциско сорокъ долларовъ за тонну, оттуда до Ливерпуля (мѣсто назначенія) десять долларовъ за тонну. Ихъ мысль та, что конгломерованный металлъ вернетъ имъ всѣ расходы; расходы до добыванію, по перевозкѣ, по переплавкѣ, и что тогда одна тонна необработанной руды принесетъ имъ чистаго дохода одну тысячу двѣсти долларовъ. Вычисленіе это можетъ быть и ошибочнымъ, такъ убавьте наполовину, и то результатъ громадный, далеко превышающій всѣ прежнія разработки нашей богатой территоріи.
«Самый обыкновенный разсчетъ тотъ, что руды наши могутъ давать пятьсотъ долларовъ съ тонны. Такое богатство уничтожаетъ и Гульдъ, и Каррей и Офиръ, и Мексиканскую, въ вашемъ сосѣдствѣ. Я привелъ вамъ разсчетъ стоимости одной разработанной руды. Богатство ея показываетъ биржевая оцѣнка. Народъ въ области Гумбольдта помѣшался на „футахъ“ [6]. Въ то время, какъ я пишу, города наши почти опустѣли, походятъ на выморочныя селенія. Что сталось съ нашими мускулистыми и атлетическими согражданами? Они всѣ шагаютъ до оврагамъ и по горамъ. Ихъ слѣды видны по всѣмъ направленіямъ. Изрѣдка, является къ намъ верховой, видно, что усталый конь его немало потрудился. Верховой этотъ останавливается передъ своимъ жилищемъ, торопливо обмѣнивается вѣжливыми привѣтствіями со своими согражданами, спѣшитъ въ пробирную палатку, а оттуда къ регистратору округа. На другой день утромъ, возобновивъ свои съѣстные припасы, опять исчезаетъ по своей дикой и неторной дорогѣ. И вотъ этотъ молодецъ считаетъ свое состояніе уже тысячами. У него аппетитъ ненасытной акулы, онъ желалъ бы пріобрѣсти весь міръ металловъ».
Этого было достаточно. Какъ только окончили мы чтеніе вышенаписанной статьи, четверо изъ насъ рѣшили отправиться на Гумбольдтъ. Мы сразу стали собираться и бранили себя, что раньше на это не рѣшились, такъ какъ теперь страхъ насъ обуялъ, чт опоздаемъ и что всѣ богатѣйшія руды будутъ открыты и захвачены, прежде чѣмъ мы туды прибудемъ и тогда волей-неволей придется довольствоваться залежами, изъ которыхъ болѣе двухъ сотъ или трехъ сотъ долларовъ съ тонны не добудешь. Часомъ раньше, до чтенія статьи, счелъ бы я себя богачемъ, еслибъ пріобрѣлъ десять футовъ въ рудѣ Золотой Горы, которая вырабатывала двадцать пять долларовъ съ тонны, теперь я уже былъ недоволенъ, что придется довольствоваться бѣднѣйшими рудами, которыя, впрочемъ, въ Золотой Горѣ считались бы богатѣйшими.
ГЛАВА ХXVII
Спѣшите, торопитесь, — было все, что твердили мы другъ другу; времени, впрочемъ, мы не теряли даромъ. Наша партія состояла изъ четырехъ человѣкъ: кузнецъ, шестидесяти лѣтъ, два юриста и я. Мы купили фуру и пару несчастныхъ старыхъ лошадей, фуру нагрузили большимъ количествомъ провизіи, приборами разныхъ инструментовъ для копанія, и выѣхали изъ Карсона свѣжимъ декабрьскимъ денькомъ. Лошади оказались до того слабы, что мы скоро пришли къ заключенію, что одному или двумъ надо выйти и идти пѣшкомъ; дѣйствительно, замѣтно стало облегченіе, но не надолго; черезъ нѣсколько времени опять показалось, что лучше будетъ, если еще одинъ выйдетъ, и опять видимо стало легче лошадямъ. Тутъ мнѣ пришла мысль править ими, хотя въ жизни своей никогда еще не правилъ ни одной, не знаю, откуда у меня взялась эта смѣлость, другой никогда не рискнулъ бы на такую отвѣтственность; но спустя короткое время нашли, что не дурно было бы и правящему выйти и идти пѣшкомъ. Съ тѣхъ поръ я сложилъ съ себя званіе кучера и никогда больше не претендовалъ на него. Черезъ часъ мы увидѣли, что не только будетъ лучше, но что положительно необходимо намъ четверымъ помогать лошадямъ. По два сразу толкали мы сзади фуру по тяжелому песку, и этимъ сильно облегчали слабымъ лошадямъ непосильный трудъ, не давая имъ почти совсѣмъ тянуть. Оно иногда лучше сразу постичь свою участь, легче мириться; мы скоро поняли свою. Ясно было, что намъ придется всѣ двѣсти миль идти пѣшкомъ, толкать фуру, а съ ней и лошадей; въ фуру мы уже больше не садились, хуже того, мы, не отдыхая, стояли сзади и постоянно смѣняли другъ друга.
Мы сдѣлали семь миль и расположились на отдыхъ въ степи. Молодой Клэгетъ (нынѣ членъ въ конгрессѣ отъ Монтаны) распрегъ, накормилъ и напоилъ лошадей; Олифантъ и я нарѣзали шалфейные сучья, зажгли огонь и принесли воды, а старый мистеръ Баллу, кузнецъ, сталъ стряпать обѣдъ. Въ продолженіе всего пути мы такимъ образомъ дѣлили трудъ и каждый зналъ свою обязанность. У насъ не было палатокъ и мы, покрывшись плэдами, спали подъ открытымъ небомъ и всегда были такъ уставши, что спали, какъ убитые.
Мы были въ пути уже пятнадцать дней и сдѣлали двѣсти миль, можно, впрочемъ, сказать не пятнадцать, а тринадцать дней, такъ какъ два дня стояли въ одномъ мѣстѣ, чтобы дать отдыхъ лошадямъ. Мы положительно могли совершить эту поѣздку и въ десять дней, если бы догадались привязать лошадей за фурою, но мысль эта пришла намъ слишкомъ поздно, и мы все двигались впередъ, толкая ее, а съ нею и лошадей, когда могли наполовину облегчить себѣ трудъ, если были бы догадливѣе. Встрѣчный людъ, который намъ иногда попадался по дорогѣ, совѣтовалъ уложить лошадей въ фуру, но мистеръ Баллу, черезъ серьезность котораго никакая шутка не проникала, говорилъ, что нельзя этого сдѣлать, потому что провизія можетъ испортиться отъ лошадей, сдѣлавшихся «смолистыми отъ долгаго лишенія». Извиняюсь предъ читателемъ, но не сумѣю перевести его мысль. Что хотѣлъ выразить мистеръ Баллу каждый разъ, когда произносилъ длинную фразу, остается тайною между имъ и его Творцомъ. Это былъ одинъ изъ лучшихъ и добрѣйшихъ людей, который когда-либо украшалъ Божій міръ; онъ былъ ходячая кротость и простота, безъ всякаго признака эгоизма, и хотя былъ вдвое старше самаго старшаго изъ насъ, но никогда не старался импонировать намъ своими годами или опытностью. Онъ легко исполнялъ свою часть обязанностей и былъ пріятенъ въ разговорѣ и обхожденіи, подходя ко всякому возрасту. Его единственная странность была страсть употреблять слова (ради ихъ самихъ), иногда совсѣмъ не подходящія къ мысли, которую излагалъ. Онъ всегда выпускалъ свои тяжелыя и рѣзкія фразы легко, какъ бы безсознательно, и потому онѣ не имѣли ничего обиднаго. Право, его манера говорить была такъ натуральна и такъ проста, что невольно принимались его напыщенныя фразы, какъ за что-то серьезное, имѣющее значеніе, когда въ сущности въ нихъ не было никакого смысла. Если слово было длинное, возвышенное и звучное, этого было довольно, чтобы понравиться старику, онъ его произносилъ какъ можно чаще и вставлялъ совсѣмъ не къ мѣсту, оставаясь весьма довольнымъ его какъ бы яснымъ смысломъ.
Мы всѣ четверо всегда разстилали наши заурядныя одѣяла вмѣстѣ, на замерзшей землѣ, и спали другъ около друга; Олифантъ ради теплоты сочинилъ класть нашего длинноногаго гончаго между собою и мистеромъ Баллу, припадая грудью къ теплой спинѣ собаки; но ночью собака, вытягиваясь, упиралась лапами въ спину старика и толкала его, изрѣдка, ласково рыча отъ наслажденія находиться въ теплѣ, пріютившись между людьми. Спросонья она не рѣдко царапала спину старика, а когда ей снилась охота, то она начинала теребить старика за волосы и лаять ему прямо въ ухо. Старый джентльмэнъ кротко жаловался на фамильярность собаки и прибавлялъ, что такую собаку нельзя допускать спать въ сообществѣ усталыхъ людей, потому что «она обладаетъ чрезвычайно порывистыми движеніями и черезчуръ чувствительна въ своихъ душевныхъ волненіяхъ!» Мы изгнали собаку. Путешествіе это, хотя было тяжелое, утомительное и трудное, но имѣло свои привлекательныя стороны; когда день кончался и наши волчьи аппетиты были удовлетворены горячимъ ужиномъ изъ жареной свинины, хлѣба, патоки и чернаго кофе, куреніемъ трубки, распѣваніемъ пѣсенъ и изложеніемъ разныхъ разсказовъ при горящемъ кострѣ въ ночной тишинѣ и въ полномъ одиночествѣ степи, то нами овладѣвало такое счастливое и беззаботное чувство, что, казалось, мы достигли верха блаженства на этой землѣ. Этотъ родъ жизни имѣетъ большую прелесть какъ для горожанина, такъ и для сельскаго жителя. Мы происходимъ отъ степныхъ, кочующихъ арабовъ и, несмотря на нашу цивилизацію, не можемъ избавиться отъ любви къ номадной жизни. Надо сознаться, что при одной мысли о бивуачной жизни мы улыбаемся отъ счастья.
Разъ мы сдѣлали двадцать пять миль въ день, а въ другой разъ сорокъ (черезъ большую Американскую степь) и десять прежнихъ составляютъ въ общемъ пятьдесятъ въ двадцать три часа, не считая времени на ѣду, питье и отдыхъ. Протянуться и заснуть, хотя на каменистой или промерзшей землѣ, послѣ трудовъ двигать фуру и двухъ лошадей на протяженіи пятидесяти миль, есть такое высшее наслажденіе, что минутами казалось, что оно досталось намъ слишкомъ дешево.
Мы простояли два дня недалеко отъ «Пруда Гумбольдта»; пробовали пить алкалической воды этого пруда, но она была невозможна, это все равно, что пить щелокъ и не слабый, а крѣпкій, она оставляла горькій, противный вкусъ во рту и какое-то очень непріятное чувство жженія въ желудкѣ. Мы положили патоки въ воду, но это мало помогло, прибавили одинъ пикуль, однако, вкусъ щелока всетаки преобладалъ; вода эта положительно не годилась для питья. Кофе, сдѣланный изъ этой воды, былъ самая сквернѣйшая смѣсь, кѣмъ-либо когда сочиненная. Она, право, была противнѣе, чѣмъ сама вода. Мистеръ Баллу, какъ архитекторъ и строитель этого пойла, чувствовалъ нѣкоторую неловкость и не могъ ни поддержать, ни защитить его, выпилъ полчашки маленькими глотками, прибѣгая къ разнымъ хитростямъ, чтобы слегка похвалить это пойло, но кончилъ тѣмъ, что вылилъ остатки на земь и откровенно сказалъ, «что оно чрезвычайно технически для него». Вскорѣ мы нашли ручей свѣжей воды и воспользовались имъ съ наслажденіемъ, а затѣмъ легли спать.
ГЛАВА XXVIII
Отъѣхавъ нѣсколько отъ пруда, мы направились вдоль Гумбольдтовой рѣки. Люди, привыкшіе къ необъятной широкой Миссиссипи, называютъ «рѣкою» только тотъ источникъ, который включаетъ въ себѣ большое количество воды, поэтому такіе люди разочаровываются при видѣ береговъ Гумбольдта или Карсона и находятъ, что рѣки въ Невадѣ просто рѣченки, подобныя каналу Эріо, только-что каналъ вдвое длиннѣе и въ четыре раза глубже. Одно изъ самыхъ веселыхъ и укрѣпляющихъ занятій — это, разбѣжавшись, прыгать нѣсколько разъ черезъ рѣку Гумбольдтъ и потомъ, уставши, выпить ее до дна.
На пятнадцатый день, сдѣлавъ двѣсти миль въ сухую и снѣжную мятель, дошли мы, наконецъ, до Юніонвиль, мѣстечко въ области Гумбольдта. Юніонвиль состоитъ изъ одиннадцати хижинъ. Шесть изъ нихъ тянутся по одной сторонѣ, вдоль Камышевыхъ долинъ, остальныя же пять стоятъ напротивъ ихъ, за домами съ обѣихъ сторонъ возвышаются мрачныя стѣны горъ, которыя высоко поднимаются въ облака, такъ что селеніе кажется лежащимъ въ глубокой пропасти. Уже давно дневной свѣтъ освѣщалъ окрестности, а въ Юніонвилѣ все еще царствовалъ мракъ.
Мы построили себѣ маленькую, простую хижину на одной сторонѣ пропасти и покрыли ее парусиною, оставивъ наверху отверстіе для дыму, но въ него каждую ночь проваливалась скотина, ломая наши вещи и прерывая нашъ сонъ. Было очень холодно, а дровъ было мало, индѣйцы приносили на спинѣ за нѣсколько миль хворосту и прутья, и когда мы могли перехватить нагруженнаго индѣйца — хорошо, а когда намъ не удавалось (что большею частью и случалось), то дрогли отъ холода.
Я безъ стыда сознаюсь, что ожидалъ видѣть массу серебра, валяющагося повсюду на землѣ, и думалъ видѣть, какъ оно блеститъ на солнцѣ по вершинамъ горъ, но никому не открывалъ моихъ предположеній, такъ какъ внутренній голосъ говорилъ, что, можетъ быть, я ошибаюсь и преувеличиваю и если буду высказывать мои надежды, то надо мною, пожалуй, будутъ и смѣяться. Всетаки я былъ чрезвычайно доволенъ, что черезъ день или два, самое большее черезъ недѣлю или двѣ буду собирать серебро и въ такомъ количествѣ, что, навѣрное, навсегда обезпечу себя. Въ виду этого я предался мечтамъ и составлялъ планъ, какъ лучше и полезнѣе будетъ тратить эти деньги. При первомъ удобномъ случаѣ я вышелъ изъ хижины, какъ бы безъ особенной цѣли, такъ, для прогулки, но однимъ глазомъ наблюдалъ за товарищами, и какъ только мнѣ казалось, что они на меня смотрятъ, я умѣрялъ свой шагъ, любуясь небомъ, но какъ только замѣтилъ, что они про меня забыли, я далъ тягу, какъ воришка, и не останавливался, пока не исчезъ окончательно изъ виду. Тутъ я началъ свои поиски, все время волнуясь лихорадочно, полный ожиданія, почти увѣренности. Я ползалъ по землѣ, разсматривалъ каждый маленькій камушекъ, сдувалъ съ него пыль, обтиралъ его о свое платье, потомъ опять тщательно разглядывалъ со страхомъ и надеждою. Вдругъ я нашелъ свѣтящійся осколокъ, мое сердце ёкнуло, я спрятался за глыбу и началъ его тереть и разсматривать съ нервнымъ возбужденіемъ й восторгомъ, который не могъ быть сильнѣе, если бы я даже дѣйствительно зналъ, что у меня въ рукахъ кусочекъ серебра. Чѣмъ болѣе я разсматривалъ осколокъ, тѣмъ болѣе убѣждался, что стою у дверей богатства. Я замѣтилъ мѣстность и взялъ съ собой образчикъ. Но, продолжая подниматься и спускаться по неровному склону горы, я все еще искалъ, все съ возрастающимъ интересомъ, радуясь, что пріѣхалъ на Гумбольдтъ и пріѣхалъ во-время. Во всю свою жизнь я не былъ никогда еще въ такомъ восторженномъ состояніи — оно граничило съ бредомъ. Немного погодя на днѣ мелкаго ручья я нашелъ слой блестящаго желтаго осадка, и сердце мое замерло! Золотая жила, а я, въ своей простотѣ, хотѣлъ довольствоваться простымъ серебромъ! Л чувствовалъ такое нервное возбужденіе, что мнѣ показалось, что я лишаюсь разсудка; вдругъ меня взялъ страхъ, что, можетъ быть, за мною слѣдятъ и откроютъ мой секретъ; движимый этою мыслью, я сдѣлалъ обходъ и поднялся на холмикъ для рекогносцировки. Тишина. Никого вокругъ. Тогда я вернулся къ своей рудѣ, ввутренно подбодряя себя на случай возможнаго разочарованія; но мой страхъ былъ напрасенъ, блестящій осадокъ былъ на мѣстѣ, я присѣлъ къ ручейку и началъ вылавливать золото и въ продолженіе цѣлаго часа безъ устали работалъ въ извилинахъ ручья и обшарилъ все русло. Наконецъ заходящее солдце заставило меня бросить поиски и я вернулся домой, нагруженный богатствомъ. Дорогой я невольно улыбался при воспоминаніи о моемъ восторгѣ надъ кусочкомъ серебра, когда подъ носомъ у меня былъ болѣе благородный металлъ, и этотъ первый найденный кусочекъ такъ упалъ въ моихъ глазахъ, что я нѣсколько разъ порывался его бросить.
Товарищи мои, какъ всегда, были голодны, я же не могъ ни ѣсть, на пить и не въ состояніи былъ принимать участія въ разговорѣ, такъ какъ все еще находился въ мечтательномъ состояніи и былъ далекъ отъ дѣйствительности. Ихъ болтовня прерывала теченіе моихъ мыслей и надоѣдала мнѣ. Я съ презрѣніемъ слушалъ ихъ банальный и пошлый разговоръ, но понемногу успокоился и сталъ интересоваться имъ; мнѣ казалось забавнымъ слушать, какъ они распредѣляли свои маленькія экономіи, какъ они вздыхали о возможныхъ лишеніяхъ и бѣдствіяхъ, когда вблизи хижины находилась золотая руда, наша собственная и которую я могъ указать имъ въ каждую данную минуту. Мнѣ стало смѣшно, и я едва удерживался отъ порыва откровенности; мнѣ хотѣлось имъ открыть всю правду, но я удержался. Я далъ себѣ слово передать имъ эту отрадную новость спокойно, быть невозмутимымъ, какъ лѣтнее утро, и только наблюдать за выраженіемъ ихъ лицъ. Я спросилъ:
— Гдѣ вы всѣ были?
— На изысканіи.
ebooksa