В конце извилистой дороги показалась вытянутая, словно размазанная по земле, коробка хлебозавода. Лихо повернув, въехали в узкий переулок, густо поросший муравой. У дряхлого домишки с кучей угля рядом и со стопой листов шифера в кустах смородины Дубняш велел остановиться.
— Это вы к Балыкову? — спросил водитель.
Афанасий вспомнил своего сослуживца из вытрезвителя и, ничего не понимая, глянул на оперуполномоченного. Тот подмигнул:
— Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто пришел от подруг… Пока его незабвенную тетушку другие хоронят. Гляди, чья рожа в окошке!
Комлев узнал лицо Кисунева, которое туг же скрылось.
— Теперь живее! А-то сбежит, — бросил Дубняш и ринулся к калитке.
Когда вбежали в заваленный всяким барахлом двор, то услышали, как сзади дома хлопнула дверь.
— Стой! Бородавка плешивая! — рявкнул опер, и они кинулись вокруг дома.
В несколько прыжков Дубняш нагнал Кисунева, уже почти залезшего на забор, и ухватил его за штанину. Сдернул на землю:
— Ты чтой-то от нас?
— А вы чтой-то за мной? — сказал тусклым голосом Кисунев, поднимаясь с земли и растерянно поводя своими кошачьими глазами.
— У нас, брательник, работа такая, — важно произнес опер. — А вот ты что тут делаешь?
— Тетку поминаю.
— А сам хозяин где?
— Уже помянул…
— Поедешь с нами в отдел. Все вопросы там будешь задавать, — сказал Комлев.
Машина тронулась с места. Кисунев все-таки спросил:
— Что так приспичило? Меня же на похоронах ждут.
— Куда ехать? Подскочим вместе, — продолжил опер.
— Для такого святого дела вы мне компания не слишком подходящая, — огрызнулся Кисунев.