— Руки крутить тебе сейчас не будем. Не хочешь по-хорошему, сделаем так, что потом свету белого не взвидишь, — смягчив тон, произнес Дубняш. — А пока иди.
Положил коробочку на подоконник.
Глядя на округлившиеся глаза Комлева, мол, чего это ты отпустил его, сказал:
— Чую, с этим горлопаном ты еще намуздыкаешься. Но не переживай. Нам пока и вот этого с тобой хватит, — подняв стул к свету, показал на сальные отпечатки пальцев, оставленные сержантом на плоских боковинках. — Сгодятся?
— Пусть Сова этим займется, — повеселел Афанасий.
Дубняш вышел со стулом в коридор, торжественно неся его перед собой.
— Ты что это? — спросил его на ходу Тормошилов. — Место новое получил?
— Ага, тебе готовлю повышение по службе!
Кисунев сидел перед Фуфаевым красный, как рак. Даже бородавка на носу сделалась пунцовой.
— Ты что заявился! — отчитывал его Никодим Никодимыч, как всегда, дымя папиросой и раскладывая привычный дневной пасьянс из писем.
— Накрыли, Никодим Никодимыч! Дуб меня вычислил.
— Мать твою! — Фуфаев вскочил и забегал по кабинету. — Ну, а дальше?
— Привезли в отдел, хотели пианино сделать, — поиграл пальцами. — Я не позволил.
— Вопросы задавали?
— Спрашивали. Я подтвердил, что был у нее. Может, вы обо мне с начальником поговорите? А?
— Не-ет, ты уж меня в свои дела не впутывай. Дружба дружбой, а неприятности врозь Мне тоже моя рубаха ближе к телу.
— А, Никодим Никодимыч! Как вытрезвляемых ощипывать, так все свои, а как заступиться — сразу чужие!
Фуфаев подошел к Кисуневу, взял его обеими руками за ворот рубахи и со всей мочи рванул на себя. Раздался треск рвущейся материи:
— Сколько раз говорил, без самодеятельности! Все мало!
После командировки в отделе появился Саранчин. Настроение у него было препаршивое. Еще бы! Получил втык от министерского начальства. Как будто он и сам не знает, что законы в милиции нарушаются на каждом шагу. «Вы там преступность развели», — вспомнил последние слова начальника главка. «С кем поведешься, от того и наберешься», — подумал тогда Петр Владимирович.