Второй эпизод случился вчера вечером. Мистер Пайк не говорит ничего, хотя знает настроение команды. Я наблюдаю за ним с некоторых пор – с самого дня смерти Маринковича, и я уверен, что мистер Пайк теперь никогда не отваживается выйти на главную палубу после наступления темноты. Но он все-таки держит язык за зубами, никому ничего не поверяет и ведет тяжелую гибельную игру как свое обычное повседневное дело, само собою разумеющееся.
Так вот в чем заключался эпизод. Вчера, вскоре после окончания второй послеполуденной вахты, я отправился на бак к цыплятам с поручением от Маргарет. Я должен был убедиться в том, что буфетчик выполнил ее приказание. Парусиновая покрышка курятника должна была быть спущена, вентилятор установлен, и керосиновая печка зажжена. Когда я убедился в исполнительности буфетчика и уже собирался вернуться на корму, меня остановили крики пингвинов в темноте и несомненный шум фонтана, выбрасываемого китом невдалеке от нашего судна.
Я пробрался вокруг конца левой шлюпки и стоял там, совершенно скрытый темнотой, когда услышал знакомое старческое шарканье ног старшего помощника, шедшего с кормы по мостику. Ночь была звездная, и «Эльсинора» гладко и степенно шла по воде со скоростью восьми узлов.
Мистер Пайк остановился у переднего конца рубки и стоял, прислушиваясь. Снизу, с главной палубы, от люка номер второй доносились голоса трех висельников – Кида Твиста, Нози Мёрфи и Берта Райна. Но там находился также Стив Робертс, ковбой, и мистер Меллер, которые принадлежали к другой вахте и должны были бы спать внизу, так как в полночь наступала их очередь нести вахту наверху. Особенно непонятным было присутствие мистера Меллера, принимая во внимание дружескую беседу с командой, – в высшей степени непростительное нарушение судового этикета.
Я всегда грешил любопытством. Я всегда желал все знать, а на «Эльсиноре» я был уже свидетелем многих маленьких сценок, которые являлись зародышем драмы. Поэтому я не показался, а, наоборот, притаился за шлюпкой.
Прошло пять минут. Прошло десять минут. Люди все еще разговаривали. Меня изводили крики пингвинов и огромный кит, игравший и подплывавший так близко, что в него мог долететь брошенный с палубы сухарь. Я видел, как мистер Пайк обернулся на шум; он посмотрел прямо в мою сторону, но меня не увидел. Затем он снова стал прислушиваться к доносившимся снизу голосам.
Я не знаю, попал ли туда Муллиган Джекобс случайно, или же он преднамеренно вышел на разведку. Я просто рассказываю, что произошло. По стенке средней рубки спускается трап. И по этому трапу Муллиган Джекобс вскарабкался так бесшумно, что я не подозревал его присутствия, пока не услышал, как мистер Пайк прорычал:
– Какого черта ты здесь делаешь?
Тогда я различил в темноте Муллигана Джекобса, стоявшего в двух метрах от старшего помощника.
Голоса внизу умолкли. Я знал, что там каждый человек внимательно слушал. Нет, философы еще не разгадали Муллигана Джекобса. В нем есть нечто большее, нежели то, что сказало даже последнее слово какой бы то ни было науки. Он стоял в темноте – хрупкое создание с искривлением позвоночника, один лицом к лицу с первым помощником и не испытывал страха.
Мистер Пайк обругал его ужасными неповторяемыми словами, затем снова спросил, что он здесь делает.
– Я оставил здесь свой табак, когда в последний раз укладывал канаты, – ответил маленький искривленный человечек. Нет, он это не сказал, он это выплюнул, как яд.
– Вон отсюда, или я вышвырну тебя вместе с твоим табаком! – разбушевался мистер Пайк.
Муллиган Джекобс придвинулся к нему еще ближе и в темноте закачался перед его лицом в такт судовой качке.
– Черт возьми, Джекобс! – только и мог выговорить помощник.
– Старое животное! – только и мог произнести ему в лицо ужасный маленький калека.
Мистер Пайк схватил его за шиворот и поднял в воздух.
– Ты сойдешь вниз? Или я сброшу тебя? – закричал помощник.
Я не могу описать их тон. Это был какой-то рев диких зверей.
– Но я еще не пробовал вашего кулака, а? – послышался ответ.