— У военных во всем должна быть ясность.
Это объяснение, кажется, удовлетворило не только Толю, но и самого Бориса Фомича. Учитель зачем-то потрогал край крышки, лежавшей у отверстия, и сказал:
— А теперь, ребята, надо заделать эту дыру так, чтобы незаметно было, иначе смотрительница часовни будет недовольна.
Нашлись мастера, и вскоре металлическая крышка была укреплена на своем прежнем месте так, словно никакого происшествия здесь и не было.
На обратном пути Лида взглянула на меня и тихо сказала:
— Дурит Маринка, а придет домой, будет реветь.
— Да нет, не похоже что-то.
У Лиды своеобразная манера: если она берет под руку, то не одной, а обеими руками. Вот и сейчас она охватила кольцом мою руку, слегка оперлась и, лукаво посматривая на меня, сказала:
— В нашем классе был недавно диспут: место человека в жизни советского общества.
— И знаете, что ответила на этот вопрос Михеева? Можно сказать? — спросила ее Таня.
— Говори, что тут такого.
— Выйти замуж за любимого человека и нарожать кучу детей.
— Прости меня, Лида, но это мещанский идеал, — вмешался Валерий.
— И как реагировали на это в классе? — спросил я Михееву.
— Кто как, по-разному.
— Что, были и такие, которые тебя осуждали?
— Были, и не мало. На что Таня и та, правда, только мне лично, сказала: «Вот это идеал — плита да пеленки». Но не всем же быть Жанной д"Арк.
— Правильно, Лида, — поддержал я Михееву. — Нет более благородной цели, чем воспитание детей. Я, например, готов поклониться до земли, стать на колени перед всеми, кто вырастил, растит или готовится растить детей. Мать — это святое слово. Лида сказала на диспуте просто и понятно, и не ее вина, что некоторые за этой кажущейся слишком простой формой не рассмотрели глубокого смысла.
Не успел я закончить свою фразу, как Лида высвободила свои руки, обхватила ими мою шею и при всех звонко поцеловала.
— И мне нисколечко не стыдно, — сказала она, снова беря в кольцо мою руку.