Вот оно, оказывается, в чем дело. Значит, ради этого политрук вызвал меня к себе. Что же он мог выяснить? Если радиограмма была и я ее не принял, то наказывать меня еще строже вроде бы уже поздно. Как-никак с того времени прошло уже почти три месяца.
— Двадцать первого февраля, — эту дату я буду помнить долго.
— Двадцать первого февраля, — сказал про себя политрук. — В котором часу вы заступили тогда на вахту?
— В восемнадцать ноль-ноль, как сейчас помню.
— В восемнадцать ноль-ноль, — снова повторил мои слова политрук. — А сменились когда?
— В двадцать четыре ноль-ноль.
— В двадцать четыре ноль-ноль, — политрук перелистывал страницы нашего вахтенного журнала. — Кто сменил тогда вас?
— Краснофлотец Веденеев.
— А приняли вахту от кого?
— От старшины второй статьи Демидченко.
— Вашего командира?
— Так точно.
— Рабочая волна, на которой работала ваша рация, менялась на вашем дежурстве?
— Нет. По боевому расписанию, мы переходили на новую рабочую волну только с двадцати четырех ноль-ноль.
— Другими словами, на новой рабочей волне начал дежурить ваш сменщик Веденеев?
— Так точно, краснофлотец Веденеев.
— Это ваш товарищ?
— Дружок, товарищ политрук, — улыбнулся я.
— Дружок, — интересная манера у политрука часто повторять слова собеседника. — А теперь посмотрите в вахтенный журнал и скажите, все ли записано в нем так, как было?
Я перелистал журнал и проверил свои записи во время дежурства двадцать первого февраля. Ничего в них нового не было. Все было так, как и тогда, когда разбирали причины моего проступка.