Предания о самураях

А в это время дева Тэрутэ не по своей воле совершала путешествие по городам Накасэндо на запад по направлению к столице страны. Умпати вел себя как законченный негодяй. Понимая великую ценность своего приобретения, страшась побега или опознания оказавшейся в его власти дамы, он тащил ее с собой главным образом по ночам. В дневное время он останавливался на каком-нибудь захолустном постоялом дворе или в доме земледельца. Выдавая свою спутницу за умалишенную женщину, он привязывал ее к столбу, а потом сворачивался у ее ног и погружался в дрему настолько, насколько позволял ему собственный страх. Не то что о побеге, но и более радикальном действии Тэрутэ даже подумать не могла. Естественно, что при таком обращении она чувствовала себя отвратительно. Сначала Умпати собрался было совершить длительный переход в Мияко. Там он мог бы продать девушку как минимум за тысячу гуанов. Только вот его приобретение вызывало у него все больше тревоги. Она ела недостаточно, чтобы поддержать жизнь в собственном теле, глаза утратили блеск, цвет лица говорил о слабом здоровье. Этой весной 31 года периода Оэй (1424) выпали необычайно обильные дожди, пешие тропы размыло, и они стали опасными для путников, земледельцы утратили гостеприимство и домогались до всех, кому не требовалось их услуг. Умпати проявлял большую прижимистость; ему и его пленнице приходилось многие километры пробираться через топь, а также преодолевать грозные скалы перевалов. Когда они дошли до почтовой станции Аохака в провинции Мино, Умпати созрел для любого компромисса. Он совсем вымотался, причем больше от постоянного надзора за пленницей, чем от физического истощения. И с большой радостью продал Тэрутэ Мантё, которому принадлежал крупный дом развлечений в этом городе, где сходились два потока путников, избравших Токайдо и Накасэндо старой Японии. Мантё дал за Тэрутэ пять сотен гуанов и откровенно сказал Умпати, что заплатил слишком высокую цену. «Что же касается самой дамы, то потребуется несколько недель, чтобы она смогла отдохнуть телом. У вас, без сомнения, имелись веские причины, милостивый государь, чтобы выбрать путь через горы. Прошу принять предложенную вам сумму». Умпати принял. В те дни Аохака уже упоминался в летописях Японии как важное место. Здесь Ёсимото искал убежища после поражения от войска Тайры Киёмори, а покинул его только ради того, чтобы принять смерть в Оми. Его дочь принцесса Яся искала смерти в соседней Кабусэгаве; его сына Ёримото, отправившегося, как пресловутый Иафет (один из троих сыновей Ноя), на поиски своего отца, здесь схватили и препроводили в Киото, чтобы обмануть проницательного Киёмори разыгранным (вероятно) кретинизмом. В начале XV столетия Аохака считался процветающим городом, стоящим на перекрестке оживленных торговых путей. Тем самым он превратился в важный почтовый пункт на пути между южной, северной столицей и областью Канто. Мантё установил, что самым важным человеком в этом месте числился ёродзуя (посредник).[54] Весьма довольный своим новым приобретением, он окружил Тэрутэ самой теплой заботой. И красота ее в скором времени вернулась в самом совершенном виде. Только вот когда для него пришло время заработать на своей заботе о ней, его ждало разочарование. Тэрутэ категорически отказывалась вести себя как остальные служанки постоялого двора, то есть выступать в качестве дамы, ожидающей его гостей. Мантё очень гордился своей стайкой хрупких красоток, служанок постоялого двора или его обитательниц, благодаря которым складывалась репутация его заведения. Но здесь правила настоящая принцесса среди всех них – позже они присвоили этой женщине звучный титул Таю, – которая упрямо отказывалась занимать предложенный ей трон. Мантё мог бы посостязаться с Умпати в жестокости. Как и тот, он трясся над каждым своим «шекелем». Примени он к этой девушке силу, такое обращение убило бы ее, или она покончила бы с собой. Его жена О’Наги сказала: «Сегодня за ее упрямство я как следует ей надавала, и она чуть было не окочурилась. Веди себя осмотрительно. Попробуй убеждение, иначе берегись потерять все потраченные на нее деньги. Попробуй посоветоваться с остальными женщинами. У всех этих девушек найдется свой мотив, чтобы обосноваться в нашем доме. Если удастся узнать, как она к нам попала, можно будет решить, какой подход к ней выбрать».

Мантё совет жены показался вполне разумным. Подозвав девушку по имени Сэйрю (Зеленая ива), он изложил ее суть дела. «Разузнай причину ее упорства. Ты, при всей твоей привлекательности и старании служащая украшением нашего дома, получишь достойную оценку хозяев. Нашему дому будет крайне выгодно, если Кохаги и Сэйрю прославят его своим гостеприимством». В ответ на такой скромный комплимент Сэйрю притворно улыбнулась. Она совсем не считала Кохаги своей ровней. Естественно, что остальные женщины восприняли поведение вновь прибывшей обитательницы дома в штыки. Сэйрю всеми силами старалась исполнить поручение Мантё. «Существует множество путей, по которым девушки попадают в «город без ночи». Необходима большая удача, чтобы преуспеть в этом деле. Хозяин, потребуется робко и трепетно постараться, чтобы вы добились своей цели». Подбежав к комнате Тэрутэ, устроенной так, будто она остается важной дамой, она мягко толкнула сёдзи, вошла и низко поклонилась в приветствии с долей издевки. Тэрутэ приветствовала ее в ответ дружески и с достоинством. Сэйрю взялась за выполнение своего поручения издалека: «Честно говоря, Кохаги-сан, причины вашего поведения трудно понять. Странно, что вы выбрали жизнь полную трудностей и оскорблений, отказавшись от роскоши и удовольствий. Терпение нашего господина имеет предел. Если вы по-прежнему будете отказываться от службы при нашем постоялом дворе, ему придется прибегнуть к более жестким методам принуждения. Остальным девушкам совсем не хочется подобного примера воздействия. В нашем нынешнем положении мы не видим другой линии поведения, кроме как терпеливое подчинение в общении с каким-нибудь мужчиной». Она рассмеялась и косо взглянула на Тэрутэ. «Милостивая сударыня, вы достигли достаточного возраста, чтобы осознавать простую истину: мужчина не верит ни в преданность, ни в верность со стороны женщины. Во времена непорочности ваша Сэйрю тоже питала привязанность к своему мужчине. Когда я ему наскучила, он продал меня нашему Мантё. Тогда я боялась, что перемены в моей жизни будут ужасными. На самом деле разнообразие добавляет в удовольствие известную пикантность. Сэйрю вполне довольна своей судьбой. Примите добрый совет и прекратите упрямиться». – «С робостью и трепетом слова Сэйрю-сан услышаны, – ответила Тэрутэ. – Но дело в том, что от осквернения ее личности Кохаги хранит клятва. Чтобы сохранить чистоту, она с радостью преодолеет испытания и потруднее нынешних». Уязвленная своей неудачей, Сэйрю покинула Тэрутэ, чтобы отчитаться о беседе перед Мантё. Тот ей сказал следующее: «Да воздастся тебе, Сэйрю. Ведь ты открыла путь к успеху. Если Кохаги отказывается от других обязанностей, тогда я назначу ее придворной дамой своего дома».

Потирая руки, он вызвал к себе Кохаги. Она сразу же подтвердила справедливость всего изложенного Сэйрю. В ответ на это Мантё вежливо сказал: «Легко заметить, что вам нельзя жить у меня просто так, за чужой счет. Я собираюсь использовать вас в интересах дела своего постоялого двора. Но вашей обязанностью будет выполнение всех работ служанки, а совсем не дамы света. Уму! Уму! Что это должно быть? Какую работу вам подыскать? Ах! Обязанности Ядзиробэи и Кидахати следует возложить на кого-то еще. К тому же они зарекомендовали себя как самые бесстыжие ленивые плутовки. Кохаги достаются обязанности по уборке ванны и хлева». Когда Тэрутэ уважительно поклонилась, выражая согласие и удовлетворение, он добавил: «Надо наполнить водой семь лоханей. В каждую лохань вмещается пять бадей (тараи), то есть всего следует налить тридцать пять бадей. С учетом расплесканной воды предстоит восемнадцать ходок до Кагамиикэ (Зеркального пруда). Вода в местной реке течет грязная, а для ванны требуется чистая. Вода в колодце слишком жесткая для намыливания. Воду для мытья надо приносить издалека. Для мытья на постоялом дворе требуется семь полных бадей. Наполнение этих бадей тоже входит в круг ваших обязанностей. Причем отсюда до Кагами-икэ 5 тё (500 с лишним метров). Потом надо будет нарубить дров для подогрева ванн. Этим делом тоже займется Кохаги». Тэрутэ поклонилась, показывая свою готовность заняться таким широким кругом обязанностей. «Прошу слишком не торопиться. Не следует забывать о лошадях. Для них, а лошадей у нас двенадцать, косить траву следует на склоне горы, а не на дорожной обочине. На горном склоне трава лучше всего. К несчастью, гора находится в противоположной от Кагамиикэ стороне. Хотя в любом случае Кохаги не сможет носить воду и траву одновременно. Траву и воду можно носить вместе, но Кохаги этого сделать не сможет». Тэрутэ слушала все это молча. Она ведь очень мало знала о практической работе по уходу за домом. Но при этом осведомленность в домашних делах позволяла ей догадаться о том, что этот бессовестный хозяин постоялого двора издевается над ней, пытается ввести ее в заблуждение и заставить выполнять его желания. Она произнесла: «Указание выслушано с трепетом и пониманием. Задание будет выполнено, иначе Кохаги откажется от ее нынешнего образа жизни». С этим она и ушла.

С тяжеленными бадьями на концах коромысла Тэрутэ подошла к Кагами-икэ. До места ее проводила сводница дома (яритэ) О’Кабэ. Мантё пожалел о допущенных уступках, но парочка уже ушла из дома. На берегу пруда Тэрутэ в очередной раз покачнулась. Коромысло при падении слегка обрызгало грязью ногу О’Кабэ. Разозлившаяся пожилая женщина подняла руку. Ладонью она нанесла тяжелый удар Тэрутэ по лицу, сбив с ног; такое случалось с ней в доме Мантё много раз. «Неуклюжая грязнуля! Наш господин на самом деле мудрый человек. Полдюжины раз ты уже падала с пустыми бадьями. Как же ты их понесешь, когда наполнишь водой? Скоро тебя вразумят. Попомни мое слово». Глумясь над несчастной девушкой, она отправилась домой, чтобы доложить Мантё о совершенном успехе его задумки.

В полном отчаянии Тэрутэ поднялась и встала рядом с прудом. Место здесь было чудесное. Окруженные низкими холмами, поросшими кедром, открывались лужайки по берегам пруда, в это время года убранные цветами лета. На склоне холма отдельно стоял небольшой алтарь. Определенную причудливость ему придавали тории, два каменных торо (фонари), а также каменные ступени. В изумлении девушка огляделась. «Ах! Вот уж правда, что существование Тэрутэ определяется несчастьем. Вокруг одно зло. Все ополчились против меня. Доброго отношения нигде не сыскать. Порученную работу выполнить нет никакой возможности, а этот злой человек тем самым старается заманить меня в ловушку. Однако Кохаги обязательно покинет мою нынешнюю жизнь. Каннон Сама! Каннон Сама!» Она крепко обмотала свой тасуки (узкий шнур, которым подвязывали рукава кимоно) вокруг запястья, затянув узел зубами. Подняв молитвенно руки, она приготовилась броситься в воду. Тут в центре пруда появилось свечение. Оно становилось все ярче, пока сияние не заполнило всю округу.

В середине этого свечения сформировалась фигура женщины: прекрасная, изящная, величественная. Послышался голос: «Тэрутэ не должна сводить счеты с жизнью. Правда заключается в том, что в прошлой жизни совершены были поступки достойные того, чтобы получить вознаграждение в нынешнем воплощении. Но все обернется к лучшему. Вера и целомудрие имеют свою цену. Помни следующие слова Каннон. Все образуется. Тэрутэ должна жить дальше». Легкий бриз пробежал по поверхности пруда. В воздухе распространился тонкий аромат, напоминающий запах горной лилии. Потом видение перед глазами девушки стало бледнеть. Она упала на колени. «Каннон Сама! Каннон Сама!» Но теперь ее крик звучал победно, как знак восстановления веры. Она легко поднялась. Руки освободились для дела. Она наполнила бадьи водой до краев. Потом положила коромысло на плечи. Иё! Веса она почти не чувствовала. Она даже не осознала, как преодолела расстояние до дома. Словно в сказке она очутилась перед дверью постоялого двора Мантё. То же самое происходило при заготовке дров. От легкого прикосновения топора поленья разлетались в щепки. Через несколько часов О’Кабэ вошла в ванную, и ее ждало потрясение: лохани стояли наполненные водой и парили, вода была нагрета до оптимальной температуры, чтобы снять усталость у самых вымотанных путников.

Видение Девы Милосердия

Итак, теперь Тэрутэ ежедневно самым добросовестным образом выполняла свои обязанности. В горы она отправлялась полная веры в благополучное будущее, вдохновленная предыдущим опытом и со словами благодарности к Деве Милосердия. В недоумении она стояла перед буйной травой начала лета, имея очень слабое представление о том, как пользоваться серпом, лежащим в ее руке, зато уверенная в том, что она с ним справится. Пока она так стояла, послышались звуки флейты – фью, фью, фью. Служивая девка Кохаги на самом деле была вельможной дамой Тэрутэ. Прекрасные звуки вызвали воспоминания о счастливых днях, и из глаз сами собой хлынули слезы. Она увидела, как из-за склона холма верхом на корове выехал лихой паренек. Он и оказался тем ловким музыкантом, извлекавшим из своего примитивного инструмента волшебную мелодию. Приблизившись к Тэрутэ, он сразу заметил у нее на глазах слезы. «Ах! Нэсан, вам так сильно нравятся звуки флейты! – Его смех прозвучал очаровательно и музыкально, прямо-таки не хуже собственной флейты. – Но что привело вас в эти горы?» Тэрутэ ответила: «Увы! Мне надо наполнить эти корзины сжатой травой. Только вот я совсем не умею жать траву. Что же мне делать?» Мальчик проникся сочувствием к ее беде. «По всему видно, что ваша светлость совсем мало осведомлены об этом деле. Прошу вас передать мне серп». Ловко спрыгнув на землю, он взял инструмент и добросовестно принялся за работу. Он быстро нарезал травы и наполнил ею корзины. «А теперь, нэсан, куда мне следует их доставить?» Получив ответ Тэрутэ, он от удивления шумно вдохнул воздух. «Наруходо! В Аохаку? Но ведь до туда целых 12 тё (почти полтора километра), а для доставки только этой партии груза потребуется пять или шесть ходок! К тому же с вашим телосложением вам следует таскать не тяжести, а бережно нести свою красоту. К тому же тут у нас моя корова, самым естественным образом предназначенная для транспортировки грузов». С этими словами он стал грузить на корову заготовленные корзины с травой. Потом на корзины юноша посадил саму Тэрутэ. Мальчик разместился на шее терпеливого животного и совсем скрылся из вида за торчащей во все стороны горой корма. Опять же через мгновение путешествие подошло к концу, а корзины составили в хлев Мантё. Мальчик сказал: «Нэсан, в этот час вы всегда найдете помощь на этой горе. Поверьте мне, любую помощь вам окажут с большой радостью». Пока Тэрутэ с глубокими поклонами расточала благодарности, корова с мальчиком приобрела форму светящейся дамы и улетела в сторону сияющего запада. Смеясь и плача, Тэрутэ простерлась в истовой молитве, обращенной к всемогущей и милосердной богине. Она протянула руки к стремительно уходящему солнцу; с легким рассудком, уверенностью в сердце, что оно взойдет снова и с ним придет ей помощь Девы Милосердия – как она приходила в любой форме со стороны земледельца, носильщика, паломника или сельского юноши.

Мантё пребывал в недоумении. Что же ему предпринять? О’Наги, завидуя дерзновенному и стойкому духу девушки, требовала применить к ней самые жесткие меры. «Разве она не нарушила соглашение, в соответствии с которым пришла в наш дом? Что мешает нам поступить точно так же по отношению к ней?» О’Кабэ горячо поддержала ее предложение. Мантё все еще опасался такого развития событий. К тому же он ощущал себя уязвленным с той точки зрения, что Тэрутэ его переиграла, при своем хрупком телосложении выполняя работу за двоих могучих и не ленивых мужчин. Он решил придумать еще что-нибудь поподлее. Так, он присел, ломая голову над тем, как бы досадить Тэрутэ. С того дня, когда девушка попала в его дом, прошли дни и месяцы. Лето сменилось зимой, уже подходившей к концу. Остальные женщины коротали дни в прохладных и темноватых меблированных комнатах. Одетые по-зимнему, они сидели в освещенных солнцем комнатах, выходящих на южную сторону, и грелись у специальных жаровен. Наступление холодного сезона несказанно радовало Мантё и служило на руку. Летом Тэрутэ страдала от жары. Теперь ее на зиму снабдили тонкой одеждой, заставляли работать с раннего утра, когда еще было темно, до поздней ночи, причем нагружали работой, которой хватило бы на двух мужиков. Приближался Новый год, и в доме собралось полно гостей. Тэрутэ занималась порученными ей лоханями для купания, пользовавшимися большой популярностью у посетителей постоялого двора. Добросовестно ходила от одной лохани к другой, проверяя, чтобы все они стояли наполненными водой подходящей температуры. Она подошла к одной из лоханей, чтобы добавить дров. Наклонившись к топке, поворошила угли и подула на них, чтобы усилить естественную тягу. В сполохе пламени она заметила, что в лохани кто-то находится. «Ах! Уважаемый гость, робко и трепетно прошу извинить меня за доставленное беспокойство». Она подняла голову и взглянула вверх. На нее смотрел мужчина. «Ацу! Тэрутэ!» – «Сукэсигэ!» В этот момент подошла дочь Мантё по имени Ханако. Она принесла банное белье, чтобы гость надел его после ванны. Сукэсигэ торопливо произнес тихим голосом: «Здесь Тэрутэ! Только вот это не подходящее место для объяснений. Прошу прийти сегодня ночью в Хагиному (комната леспедецы), где остановился Сукэсигэ». Тэрутэ знаком показала, что поняла сказанное.

Спустя несколько месяцев ожидания, зимой у Мантё появился шанс. Тэрутэ возвращалась из ванной комнаты, ее сознание пребывало в волнении от нежданной встречи со своим господином, от возможности побега, на которую совсем недавно не приходилось даже надеяться. Каким ветром его сюда занесло? Понятно, что он был не просто проходящим мимо гостем. Его поселили в личных апартаментах, прислуживала ему сама дочь хозяина дома. При таком раскладе выглядело бы вполне естественно, если он открыто пригласит к себе любую из женщин постоялого двора. Тем не менее ее он в свои хоромы пригласил тайно. Просто никто из остальных женщин ему не прислуживал. Голос О’Кабэ оторвал ее от размышлений. Издевательски и наигранно любезно улыбаясь, она пригласила ее к Мантё. Этот негодяй заговорил опустив голову, чтобы скрыть свое злорадство, смешанное с большой злобой. «У нас сложилась традиция, Кохаги, с большим трепетом соблюдать ритуалы встречи Нового года. Такова воля ками, переданная нам им самим. Следовательно, тебе предстоит отправиться в город, чтобы купить нанамоно (Семь Предметов). Это: комацу, мадакэ, эби, дайдай, ябукодзи, комбу, носи».[55] Он подал ей тёмоку мон и отвернулся, чтобы посмеяться над тем, как Тэрутэ его поблагодарила. «Касикомаримасита».[56] Она смиренно поклонилась, чтобы уйти, и направилась к двери. О’Кабэ и кое-кто из девушек, бездельничавших у входа, принялись дразнить и высмеивать Тэрутэ, когда она проходила мимо них. Мантё настолько понравилось его изобретение, что он, долго не раздумывая, рассказал о смысле своего издевательства яритэ, а та передала его остальным служанкам. Всем понравилась изобретательность их господина.

Очутившись на улице, Тэрутэ поспешила уйти подальше, чтобы не слышать голосов враждебных ей людей. По пути в город она сделала остановку, чтобы обдумать складывающуюся ситуацию. Что ей делать? Не знавшая по сути предназначения денег, она все-таки догадывалась о том, что незначительная сумма наличности хуже ее отсутствия. Незаметно для себя она свернула с дороги и направилась к небольшому храму Каннон, стоявшему на холме над Кагами-икэ. Она медленно взошла по ступеням и молитвенно сложила руки. Как только она это сделала, послышались шаги поднимающегося вслед за ней человека. Через короткое время рядом с девушкой уже стоял престарелый жрец. Тэрутэ повернулась к нему и взглянула глазами полными слез. Жрец сказал ей: «Нэсан, понятно, что ты столкнулась с большими трудностями. Но ведь кому в Аохаке не известно о хитростях, на которые идет Мантё, чтобы заставить работать на себя служанку, которую купил у Умпати? Он злобно подшучивает над собой, и его поведение обсуждается населением всего города, даже бедному странствующему жрецу известно об этом. И что же он придумал на этот раз?» Тэрутэ ему ответила так: «Он послал меня купить нанамоно, но для их приобретения выдал всего тёмоку. Более того! В такое позднее время, если якунины (стражники) схватят меня на улице после вечернего звона храмового колокола, матибугё самолично осудит меня на жизнь, которую приготовил для меня Мантё. Ах, милостивый государь, судьба Кохаги предрешена!» Горько плача, она опустилась к ногам жреца. Тот удивился и попытался опровергнуть ее слова. «За тёмоку мон он приказал купить нанамоно?! Коварный замысел, но злоумышленника можно перехитрить». Тэрутэ посмотрела вверх с надеждой, а жрец – вниз доброжелательно. Он продолжил свою речь: «Возьми вот эту монету и ступай на гору, что возвышается над прудом. Там играют деревенские мальчишки. За эту монету они принесут тебе все необходимые комацу, ябукодзи и мадакэ. Сколько нужно возьми себе, а остальное отнеси в город на продажу. С вырученными деньгами пойди к домам земледельцев, живущих сразу за городом, и купи дайдай. Этот товар тоже можно легко продать, а за полученные деньги на рыбном базаре приобрести эби и комбу труда не составит. Придержи достаточно наличности на приобретение для себя носи, чтобы завернуть подарки. Таким образом, ты исполнишь распоряжение хозяина Мантё. Пошли! Прошу следовать за мной до места, где забавляются эти сорванцы. Любой жрец владеет искусством договариваться». Тэрутэ послушно выполняла его указания и шла, куда он говорил. Как будто одухотворенные, деревенские мальчишки разбежались собирать елки, бамбук и растения с красными ягодами. Получив все это, Тэрутэ отвесила своему советнику-жрецу глубокий поклон благодарности. Он медленно дошел до поворота дороги и скрылся за ним, а девушка все ждала, что он вознесется на небеса. Безусловно, его можно было назвать Буддой, встретившимся в аду. Потом она отправилась в город.

Тэрутэ спокойно переступила порог дома Мантё, как раз когда прозвучал звон вечернего часа монастырского колокола. Почерневшая от ярости О’Кабэ впустила ее в комнату к Мантё с О’Наги. Пред ними предстала живая и здоровая несостоявшаяся жертва. Кто из многочисленных спорщиков предложил бы за нее максимальную ставку пари? Долой эту униформу кухарки! О’Наги носила самые изысканные и дорогие одежды из сундуков ее дома.

На приветствие Кохаги Мантё плотно сжал губы от ярости. А тут еще появились банто и кодзо дома, принесшие нанамоно. Сдерживать себя у него уже больше не было сил. «Как, Кохаги, ты смогла на одну-единственную тёмоку купить товаров стоимостью несколько иен? Один только омар стоит во много раз дороже ценности этой монеты. Отвечай и не смей лукавить. Не пытайся мне лгать, ведь тут не обошлось без тайного любовника, снабдившего тебя деньгами. Ты обсчитываешь меня, отнимаешь у моего дома деньги». Тэрутэ ответила ему так: «На самом деле, уважаемый хозяин, дело это совсем простое. За вашу монетку тёмоку сыновья земледельцев насобирали на горе комацу, мадакэ и ябукодзи. Я продала их или обменяла на остальные нужные товары. Тем самым ваша Кохаги успешно справилась с поручением». – «А где же вырученные тобой деньги; ты можешь доказать свою сообразительность, предъявив их мне?» – «Нет, хозяин, все оставшиеся деньги я положила в ящик для пожертвований в Каннон-до у Кагами-икэ, что находится в конце деревни». От возбуждения Мантё буквально взревел. Он выскочил в сад и, схватив Кохаги, бросил ее на землю. «Ах ты, воровка! Твои заработки принадлежат твоему хозяину, которого ты ограбила. Тот комацу принадлежал хозяину горы. Понятно, что матибугё приговорит тебя к положению рабыни, если не к смерти. Но Мантё будет рассчитывать как раз на наказание. Получай! И еще, еще!» Сдерживаемая им ярость прорвалась наружу. Бросившись на несчастную девушку, он принялся жестоко избивать ее кулаками. Потом стал пинать. Даже О’Наги попыталась его утихомирить. «Мантё-доно, подумай сам! Ты же наносишь ущерб своей собственности. Накажи ее, но как-то помягче. Старайся не изуродовать ее лицо. Пинай ее ноги и бей по спине. Тем самым, излив свою ярость, ты сэкономишь на кармане». Такой совет пришелся Мантё по душе. На мольбы Тэрутэ о пощаде он ответил ударами, наносимыми в соответствии с квалифицированными подсказками двух злобных старух и своего собственного пыла. О’Кабэ приготовилась было спрыгнуть вниз для оказания прямой практической помощи. Вместо этого она издала вопль ужаса. Мантё услышал над ухом свирепое пыхтение, а также почувствовал на шее жаркое дыхание. Затем кто-то обхватил его за талию, оторвал от земли и встряхнул, как кот встряхивает крысу. Из-за хлева показался Оникагэ и стал приближаться к нашей парочке. Именно устами этого мощного зверя зверь человеческий просил помощи, которую мужчины не осмелились предоставить. Прибежавшие на голос О’Кабэ, они толпились, но жестоким ударом копыта каждый из них отбрасывался в сторону, если пытался приблизиться к коню. Затем Оникагэ, игриво пританцовывая, поскакал к выступу в стене, находившемуся в центре двора. Все ждали, что мозги Мантё забрызгают двор не только внутри, но и снаружи. При таком радикальном повороте событий послышался властный голос: «Оникагэ! Оникагэ! Опять ты проказничаешь?» Так самурай попрекал своего скакуна. Конь осторожно опустил на землю стонущего Мантё, побитого и неспособного пошевелиться, а потом поставил на него свое копыто. «Что тут произошло?» – спросил Сукэсигэ. Он обратился и к своему коню, и к окружавшим место действия людям. Мантё ответил так: «Ах! Сэнсэй-доно, какого же жестокого зверя вы завели! Прошу вас привязать его понадежнее или отправить куда-нибудь еще. Эту вот женщину я послал купить нанамоно, а она меня обворовала. Мантё как раз занимался ее наказанием, а его так сильно покалечили». Сукэсигэ посмотрел на нечто бесформенное – это лежала несчастная Тэрутэ. У этого дома давно существовала дурная репутация из-за частых ссор его обитателей, так что Сукэсигэ совсем не хотелось углубляться в причины происшедшего. «И как же она тебя обворовала?» – все-таки спросил он. Мантё изложил свое видение дела. Он от души постарался выложить все, что наболело от общения с Кохаги. Он поведал о ее упорстве по сохранению целомудрия, а также о своих собственных ухищрениях, когда пытался ее опорочить. Выслушав рассказ о бедах, выпавших на долю девушки, Сукэсигэ испытал не просто жалость: теперь им овладела ярость. Ханван для вынесения вердикта уселся на сруб колодца. Он смотрел холодными глазами; каждый вопрос отдавался болью. В конечном счете он сказал: «То, что ничего плохого тебе не сделали, понятно любому честному человеку. Наоборот, ты сам изобретал самые подлые методы притеснения девушки. Приобретя для тебя нанамоно, она с лихвой оплатила все, что задолжала твоему дому, ведь, отправив девушку за покупками с одной-единственной монеткой тёмоку мон, ты просто поиздевался над нею. Что же касается земли горы, то всем известно, что она числится общей собственностью. Если кто-то хочет пожаловаться, пусть идет к родителям мальчишек, собравших растения, к жрецу, посоветовавшему такой порядок действий. – Потом сказал резко: – Просто эта женщина не для тебя. Прошу назвать цену за нее. Сэнсэй Сотан лично должен выдвинуть предложение».

При имени знаменитого в округе мужчины и художника Мантё уважительно склонил голову; он бы испугался, если мог. «Честно говоря, я заплатил за нее пять сотен гуанов. Она стоит в два раза больше, но торговаться не приходится, и Мантё готов расстаться с нею по себестоимости». Сукэсигэ сказал: «За портрет Нарихиры Асона этот Сотан в виде дара смотрителя храма получил три сотни гуанов. Он может предложить тебе как раз эту сумму. Вот она. Прими ее без возражений». Но тут Мантё, что называется, уперся; его отказ прозвучал весьма эмоционально. «Я не могу согласиться на сумму меньше той, что заплатил сам при покупке товара. Отношение матибугё к моему дому всегда было дружеским. Он воспримет это дело совсем по-другому». Сукэсигэ вздохнул: «Эх! Совсем недавно ты тоже вел себя совсем иначе. Пожалуй, Оникагэ должен сам во всем разобраться». Он подал знак своему коню. Мантё, снова подвешенный за пояс, почувствовал, как за его спиной стиснулись зубы зверя. Он буквально завопил от ужаса. Конь пока что нежно его встряхнул. Сукэсигэ рассмеялся. Тут вперед выступила О’Наги: «Прошу хозяина взять в толк. Спасти тебя не представляется возможным, и нам дорога твоя жизнь. Судьба – штука изменчивая, и сэнсэй Сотан может заплатить Мантё не только деньгами». Ханако искренне жалела эту девушку, совсем как кое-кого из остальных родственников ее дома. Честно говоря, она молила искренне и мило. Даже самому Сукэсигэ так подумалось. Мантё угрюмо уступил: «Пусть будет по-вашему. Приглашаю всех присутствующих в свидетели сделки. За три сотни гуанов эта девушка переходит к сэнсэю-доно. Забудем все зло». Сукэсигэ подал сигнал, и конь отпустил свою жертву. Мантё со стуком ударился о землю. Сукэсигэ передал мешочек с золотым песком в руки банто по имени Манкэи. Тот сказал: «Позвольте позаботиться о ваших забытых до поры до времени ранах. Примите ванну и наложите превосходный заживляющий крем, принадлежащий Сотану, и через час вы почувствуете заново родившимся. Вашего коня мы привяжем покрепче. Пожалуйста, прикажите женщинам заняться покупками Сотана. На самом деле она явно нуждается в заботе гораздо больше, чем вы сами, милостивый государь. С ней обошлись совсем немилосердно». Мантё пробурчал свое согласие на все. Его напугало имя постояльца, при этом повысилась самооценка, а возмущение постепенно прошло. Кохаги подняли и унесли не замеченной со стороны Сукэсигэ. Его больше всего заботило назначенное на ночь свидание и поведение Оникагэ. Он лично отвел своего коня-победителя в предназначенное для него стойло.

Глава 15

Сэнсэй Сотан

Как же так получилось, что Сукэсигэ под именем Сотан оказался на постоялом дворе Мантё? Если отвлечься от случайности нахождения там, его роль определялась задачами политики властей того времени. Как известно, в 30 году периода Оэй (1423) Ёсимоти прилагал серьезные усилия, чтобы договориться с Мотиудзи, окопавшимся в Камакуре. Чтобы случайно не обидеть Муромати Бакуфу в Киото, было принято решение послать разрозненные отряды рото Огури в несколько городов между Футю (Сумпу или Сидзуока) и Оцу, а также поручить им следить за обстановкой, что на данном оживленном пути особого труда не составляло. Сам Сукэсигэ в сопровождении Мито-но Котаро отправился в деревню Аямэ, находившуюся недалеко от Аохаки. Здесь он стал выдавать себя за бедного учителя рисования и каллиграфии. Тем временем братья Асукэ из Яхаги пристально изучали события в Киото, ведь мало кто мог уверенно сказать, насколько далеко может зайти Ёсимоти со своим примиренческим настроем в отношениях с Мотиудзи.

Приняв жреческое имя Сотан, художник еще не считался полноценным жрецом, ведь ученый муж еще не вступал на путь жреца, а также не должен был брить свою голову. Одежда ученика оказалась ему очень к лицу, под глубокой шапкой, в которой они обычно выходил наружу, скрывалась его небритая голова, а одежду самурая он надевал совсем нечасто. Поэтому многие причисляли его вместе с сопровождающим к категории ронин (человек без определенного занятия), что в конечном-то счете вполне соответствовало действительности. Мито-но Котаро проявил себя совсем негодным прислужником жреца, а банто при хозяине из него получился еще хуже. Его манера обращения к клиентам за помощью больше напоминала запугивание с целью выбивания денег из их карманов, чем их привлечение на свою сторону. В ходе этих продаж сначала практиковалось вложение зарисовок в корзину, вывешенную снаружи дома. Покупатель делал выбор и оставлял подарок. Такой подход оказался выгоднее покупателю, чем художнику. Сукэсигэ не успевал за спросом своих клиентов. Потом, чтобы размещать такие работы выгоднее, Котаро отправился в соседние города и деревни, где их сбыт пошел активнее. Следует добавить, что в этих рисунках заключался особый смысл. Еще задолго до Сукэсигэ и гораздо позже его такие рисунки несли зашифрованную информацию о человеке, которого следовало отыскать. Так, знаменитые разбойники Кумасака Тёхан, Цукусино Гороку, Исикава Гоэмон, жившие в далекие от Тайры Киёмори времена Тоётоми Хидэёси, передавали сообщения своим соратникам по бандам о местах, где они скрываются, и готовящихся вылазках. Такие сообщения использовались в виде простых подношений паломникам – сэндзя майри-но фуда (направление на посещение паломником тысячи алтарей), встречающихся в каждом храме даже сегодня. К тому же они служили достойной заменой ритуалу вырезывания инициалов людей. Тем самым просматривается религиозный порыв, ведь кое-кто из этих художников, творивших в общественных местах, явно верил в успех своих усилий. Благодаря своим рисункам Сукэсигэ приобрел большую популярность в месте своего проживания. Лучше всего у него получалось изображение кур. Он изобразил кур, сидящих на деревьях, подбирающих зерно под копнами рисовой соломы, усевшихся на ступе, и поющих петухов.

Имя, присвоенное себе Сукэсигэ, получило широкую известность. Однажды появился мужчина, назвавшийся вестовым от правителя их района. Он передал поручение нарисовать портрет Нарихиры Асона, считавшегося тогда знаменитым поэтом и донжуаном Японии, а картина эта предназначалась для храма Кокудзо Босацу в Аохаке. Сукэсигэ с удовольствием взялся за выполнение данного заказа. Он изобразил этого благородного человека стоящим с рукой, вытянутой в сторону стаи диких гусей, летящих на фоне луны. Данное творение сэнсэя Сотана пережило века. Его красота казалась настолько изысканной, что в храм хлынули толпы народу, чтобы взглянуть на появившуюся картину.

Под вполне оправданным предлогом лично убедиться в успехе своего творчества, а также чтобы еще и полюбоваться цветением сливы с сопутствующим благоуханием, охватившим всю округу монастыря, Сукэсигэ в сопровождении Мито-но Котаро отправился в Аохаку поклониться алтарю Кокудзо Босацу. Войдя в храм, они разошлись, чтобы по отдельности понаблюдать за поведением народа и послушать отзывы, обычно высказываемые с пониманием дела, так как искусство считается врожденным даром японцев. Его произведение получило высокую оценку, замечания высказывались в основном в восторженном ключе. Когда они уже собрались уходить, к ступеням храма подошла девушка лет восемнадцати или двадцати, а сопровождала ее пожилая женщина, которую по одежде можно было с большой долей достоверности назвать ее матерью. Эта девушка отличалась редкой красотой: лицо правильной овальной формы, сияющие глаза и свежий блеск молодости, оттеняющий бледность ее кожи цвета слоновой кости. Она с матерью стояла перед картиной Сукэсигэ, и искреннее восхищение просматривалось в ее взгляде. «Ах! По правде сказать, в Нарихире Кю этот художник изобразил самого себя. Он, должно быть, очень красивый мужчина! Какая удача выйти замуж за такого мужчину!» Мать ей возразила: «Девушки твоего возраста, Ханако, должны рассчитывать в решении таких вопросов на своих родителей. О мужьях им и думать нечего! Вы в таком возрасте слишком легкомысленны, да и жизненного опыта у вас практически никакого нет. Понятно, что вы готовы ввести в дом отца зятем самого бестолкового лентяя, избранного исключительно за его томные взгляды, бросаемые на вас». Девушка наклонила голову с затаенным протестом на лице. Подняв глаза, она поймала неравнодушный взгляд Сукэсигэ. Теперь схожесть этого самурая, стоящего поодаль от нее, с кугэ (придворным аристократом) на портрете практически исчезла. Этим утром Сукэсигэ как раз рисовал портрет, и, оставляя в некоторой спешке Аямэ-но-сато, не заметил чернильное пятно, оставленное в момент творческого порыва под скулой. Зорким глазом Ханако заметила это пятно и тут же связала этого мужчину и рисунок. Она покраснела наподобие сливового цветка наружи храма и в некотором замешательстве поспешила за своей почтенной родительницей по ступеням в парк.