Гризли
Забившись в свою лазейку, Мусква слышал все последние звуки сражения на площадке. Трещина в камне была в виде латинской буквы V, и он вклинился в нее так плотно и глубоко, как только мог. Он видел, как после убийства четвертой собаки Тир ушел и открыл его убежище; он слышал, как застучали о камни когти на ногах Тира, когда он удалялся от него, и наконец понял, что Тир ушел от него совсем и что его враги последовали за ним. И все-таки он еще боялся вылезать из своей лазейки. Эти странные преследователи, которые прибежали сюда из долины, наполняли его смертным ужасом. Он вовсе не боялся Пипунаскуса; даже черный медведь, которого загрыз Тир, не испугал его так, как испугали эти красногубые, белозубые чудовища. Поэтому он оставался в своей трещине, забившись в нее так глубоко, как бывает вбит пыж в дуло ружья. До него еще доносился лай собак, когда около него послышались другие звуки, которые испугали его. На площадку из-за стены ворвались Лангдон и Брюс и при виде мертвых собак остановились, причем Лангдон вскрикнул от ужаса. Они находились от него не более чем в десяти шагах. В первый раз в жизни Мусква услышал человеческие голоса; в первый раз запах людского пота хлынул ему прямо в нос, и он часто задышал от страха. Тогда один из охотников стал прямо перед трещиной, в которой он скрывался, и он по-настоящему увидел перед собою человека. Это было для него впервые. Немного погодя, оба они тоже ушли.
Вскоре затем он услышал выстрелы. После этого лай собак все более и более стал удаляться, пока наконец не смолк совсем. Было уже около трех часов – обычное время послеобеденного сна в горах, – и кругом установилась мертвая тишина. Еще долго Мусква не двигался с места. Он все время слушал. И ровно ничего не услышал. Новый страх стал овладевать им. А что, если он навеки потеряет Тира? Но с каждой минутой он все более и более надеялся, что Тир явится к нему обратно. Целый час еще он просидел в своей щели. Затем услышал: «прыг-прыг-прыг». Это выскочил маленький кролик на площадку, с которой его мог видеть Мусква, и стал обнюхивать одну из убитых собак. Это придало Мускве бодрости. Он исподтишка насторожил ушки. Затем он тихонько заскулил, точно умоляя это крошечное существо, которое находилось так близко от него в этот ужасный час одиночества и страха, чтобы оно отнеслось к нему дружелюбно и признало его несчастным. Дюйм за дюймом он стал выкарабкиваться из своей засады. Наконец из нее высунулась его круглая, всклокоченная голова и осмотрелась по сторонам. Кругом не было никого, он вылез и подошел к кролику. Застигнутый врасплох, кролик громко взвизгнул и шмыгнул к себе в норку, и Мусква снова остался один. Несколько времени он простоял в нерешительности и внюхивался в воздух, пропитанный тяжелым запахом крови, людей и Тира, затем он обернулся к горе и оглядел ее.
Он знал, что Тир ушел в том направлении; если бы у маленького Мусквы были ум и душа, то они были бы переполнены одним только желанием поскорее вернуть к себе своего большого друга и покровителя. Даже страх перед собаками и людьми был для него ничто в сравнении с опасением потерять Тира совсем. Ему не нужны были глаза, чтобы найти его след. Для этого у него было обоняние, которое сохранило густой, теплый запах гризли, и он торопливо, насколько хватало у него сил, зигзагами побежал за ним вдогонку на гору. Попадались места, пройти по которым было очень трудно для его коротких ног, но он был полон надежд и все превозмогал, подбодряемый еще теплым запахом Тира. Добрый час понадобился ему для того, чтобы добраться до голой поверхности горы, которая касалась уже вечных снегов. Было уже четыре часа, когда он принялся покрывать последние триста ярдов, отделявшие его от вершины горы. Он был убежден, что найдет там Тира. Но случилось так, что, когда он находился уже на полпути к вершине, Брюс и Лангдон вдруг появились из-за линии, соединявшей ее с небом, и он их вовсе не заметил; он даже и не ощутил их запаха, потому что ветер дул кверху, а не книзу. Не обратив внимания на их присутствие, он подошел к поясу снегов. С радостью он увидал и обнюхал громадные следы Тира на снегу и пошел по их направлению. А наверху его уже поджидали Брюс и Лангдон, притаившись и побросав ружья на землю и сняв с себя верхние куртки, чтобы лучше было действовать. Когда Мусква был от них уже меньше чем в двадцати ярдах, то оба они обрушились на него, точно лавина, и прежде, чем он успел повернуть назад, Брюс уже набросил на него свою куртку; Мусква вдруг погрузился в духоту и темноту и услышал над собой радостный и торжествующий смех своих врагов.
– Поймал! – закричал Брюс.
Под курткой Мусква стал биться, кусаться и ворчать, но Брюс крепко вцепился в него руками, а тем временем подбежал к нему со своей курткой и Лангдон. Не прошло и минуты, как Мускву связали, точно узел. Ноги и все тело его были так туго спеленаты, что он не мог двигаться. Голова его осталась на свободе. Это была единственная часть его тела, которая высовывалась из узла и которой он мог двигать, и так эта голова свирепо и в то же время смешно вертелась во все стороны, что оба охотника забыли о своих разочарованиях и о потерях за этот день и долго смеялись до слез. Затем Лангдон уселся по одну сторону Мусквы, а Брюс по другую, и оба набили свои трубки и закурили. Мусква не мог даже брыкнуться в отместку.
– Хорошие мы охотники, нечего сказать, – проворчал затем Лангдон. – Пойдемте же за гризли и покончим наконец это дело!
Он посмотрел на медвежонка. Мусква глядел на него такими жалостными глазами, что Лангдон молча и с недоумением просидел некоторое время без движения, а затем протянул к нему руку.
– Мишка, Мишка! – ласково заговорил он. – Славный Мишка!
Ушки Мусквы насторожились. Его светлые глазки заблестели, как зеркало, и уставились на него. Украдкой от Лангдона Брюс посмеивался и стоял в ожидании.
– Не кусайся, Мишка! Нет, нет, милый Мишка кусаться не будет! Мы не будем обижать Мишку!
В следующую затем минуту дикий вопль огласил вдруг все окрестные горы. Это Мусква своими острыми, как иголки, зубами хватил за палец Лангдона, и Брюс так громко и радостно расхохотался, что его смех распугал всю дичь на целую милю в окружности.
– Ах ты, чертенок! – проворчал Лангдон; а затем, высосав кровь из укушенного пальца, он тоже стал смеяться вместе с Брюсом. – Да он ловкий! Пальца ему в рот не клади! Мы назовем его Забияка. Честное слово, Брюс, с тех самых пор, как я попал в эти горы, я всегда хотел иметь вот такого медвежонка. Я его возьму с собой на родину! Не правда ли, какой он забавный?
Мусква переместил свою голову, единственную часть тела, которая не была так туго перетянута, как у мумии, и оглядел Брюса. Лангдон поднялся на ноги и оглянулся назад на гребень горы, сливавшийся с небом. Его лицо вдруг потемнело и стало печальным.
– Четыре собаки!.. – сказал он так, точно говорил это самому себе. – Три внизу и одна наверху.
Он помолчал с минуту и затем продолжал:
– Я не могу понять этого, Брюс. Ведь до сих пор они загнали для нас целых пятьдесят медведей, и ни одна из них не погибла.
Брюс в это время обвязывал Мускву вокруг тела ремнем, сделав при этом нечто вроде ручки, чтобы было удобнее его нести, как переносят обыкновенно с места на место ведро воды или окорок ветчины. Он поднялся, и Мусква закачался в воздухе у него на ремне.
– Мы наскочили на настоящего убийцу, – ответил он. – А хуже хищного гризли нет на всей земле зверя, в особенности, когда ему приходится с кем-нибудь вступать в борьбу или охотиться. Собаки никогда не справятся с ним, Джимми, и если скоро не стемнеет, то ни одна из них не вернется назад. Они перестанут гнать его только в темноте, если хоть одна из них еще уцелела. Старик уже почуял нас, и вы можете держать пари, что он уже понял, что свалило его тут на снегу. Он удирает от нас и удирает во всю мочь. Когда мы увидим его опять, то это будет уже в десяти милях отсюда.
Лангдон сходил за ружьями, и когда вернулся назад, то Брюс уже стал спускаться вниз, неся с собой на ремне Мускву. Несколько минут они простояли на площадке, залитой кровью, на том месте, где Тир расправился со своими мучителями. Лангдон нагнулся над собакой, у которой гризли оторвал голову.