Гризли

– Да я и сам полюбил его, – ответил Лангдон. – Что вы мне как-то рассказывали про медведей Джемсона, Брюс?

– Джемсон жил, – ответил Брюс, – настоящим отшельником, доложу я вам. Только два раза в год он спускался с гор за хлебом. Целые годы с ним жил громадный медведище, вроде того, на которого мы вчера охотились. Он взял его к себе еще маленьким медвежонком, а когда мне привелось увидеть его, то в нем уже было не менее двадцати пяти пудов, и он всюду следовал за Джемсоном, как собака. Даже ходил с ним на охоту, и спали они вместе у костра. Джемсон любил медведей и за всю свою жизнь не убил ни одного.

Лангдон молчал. Затем через несколько времени он сказал:

– И я начинаю их любить, Брюс. Не знаю еще почему, но что-то в медведях есть такое, за что их обязательно полюбишь. Возможно, что, кроме того, который загрыз наших собак, я не убью уже больше ни одного. Я почти уверен, что этот медведь будет моим последним.

Вдруг он всплеснул руками и с горечью продолжал: – И только подумать, что во всей Канаде нет провинции, нет такого закоулка, где бы для медведя было «запретное время». Это ужасно, Брюс. Ведь медведи причислены к вредным животным, и их можно убивать во всякое время года. Их даже можно выкапывать прямо из берлоги вместе с медвежатами, и – мне даже стыдно говорить об этом – я сам помогал выкапывать их! Мы звери, Брюс! Иногда я даже думаю, что великий грех носить ружье. И все-таки – убиваю.

– Это в нашей крови, – усмехнулся Брюс. – Найдите-ка, Джимми, такого человека, который не любил бы смотреть, как животные умирают! Какая материнская душа не возрадуется, что ее сын имел на охоте успех? Стоит только издохнуть лошади или человеку погибнуть от свалившегося на него камня или от налетевшего на него поезда, как уж целая толпа собирается, чтобы взглянуть на погибших хоть одним глазком. Да, Джимми, если бы не существовало законов, запрещающих убивать один другого, то мы, люди, убивали бы своих ближних из-за одного только удовольствия! Уверяю вас. Убивать – это у нас врожденное стремление.

– Это в нас атавизм, – задумчиво произнес Лангдон. – Но, как бы то ни было, ведь нам-то самим не очень нравится, когда на войне выбивают сразу целое поколение, а то и два. Может быть, вы и правы, Брюс. Ввиду того что закон запрещает нам убийства по желанию, очень возможно, что сама природа посылает нам иногда войны, чтобы временно удовлетворить нашу кровожадность. Но смотрите! Что это с нашим медвежонком?

Мусква сорвался со своей развилки и повис на ремне так, точно его повесили. Лангдон подбежал к нему, смело схватил его голыми руками, приподнял, перекинул через сук и опустил на землю. Мусква не укусил его и даже не заворчал.

Брюс и Метузин на весь тот день ушли далеко от лагеря, к западу, чтобы поразведать относительно охоты в горах, и Лангдон остался дома один лечить себе колено, которое он расшиб о камень и которое сильно разболелось. Большую часть времени он провел в обществе Мусквы. Он раскупорил жестянку с вареньем, и около полудня медвежонок уже ходил за ним вокруг дерева, стараясь дотянуться до жестянки, которой тот его к себе подманивал. Затем он сел, и Мусква стал сам тянуться к нему за вареньем. В том возрасте, в каком тогда находился Мусква, он легко и привязывался и начинал доверять. Маленький черный медвежонок во многом похож на двуногого ребенка с пухлыми, розовыми щеками; он любит молоко, сласти и не прочь прикорнуть к любому живому существу, которое относится к нему хорошо. Это самое привязчивое и достойное любви из всех четвероногих – кругленькое, мягкое, пушистое и до того забавное, что любого человека приведет в самое веселое настроение. Несколько раз в течение этого дня Лангдон смеялся чуть не до слез, в особенности, когда Мусква стал вскарабкиваться по его ноге, чтобы только дотянуться до варенья. Что же касается Мусквы, то он положительно помешался на варенье. Он уже позабыл о том, что когда-то его мать кормила его разными вкусными вещами и что Тир ловил для него рыбу, которая казалась ему тогда самым лучшим кушаньем на свете. К вечеру Лангдон отвязал от дерева Мускву и повел его на прогулку к ручью. Он захватил с собой и варенье и каждые пять шагов останавливался и потчевал им медвежонка. А полчаса спустя он уже совсем бросил ремень и шел к лагерю, не держа на привязи Мускву. И Мусква следовал за ним сам! Это было для Лангдона целым триумфом, и его охватила такая радость, какой он не испытывал еще никогда за всю свою жизнь на лоне природы.

Было уже поздно, когда вернулся Метузин; он очень удивился, что Брюса до сих пор еще не было. Наступила темнота, и они развели костер. Час спустя, когда они уже кончали ужинать, явился Брюс и что-то принес с собой за плечами. Он сбросил свою ношу на землю около того дерева, за которым сидел, спрятавшись, Мусква.

– Мех как бархат, – сказал он, – а мясо мы отдадим собакам. Я подстрелил его прямо из револьвера.

Он сел и принялся за еду. Немного времени спустя Мусква осторожно подкрался к трупу, который лежал комочком всего только в трех или четырех футах от него. Он обнюхал его, и какая-то странная дрожь пронизала его всего. Затем он потыкал носом в мягкий мех, еще не успевший остыть, и тихонько заскулил. А вслед за тем спрятался и точно замер.

Потому что тем, что Брюс принес в лагерь и свалил у подошвы его дерева, оказалось мертвое тело маленького Пипунаскуса!

Глава XVII

Снова Тир

В эту ночь к Мускве возвратилось безграничное одиночество. Брюс и Метузин так устали от лазания по скалам, что скоро же улеглись спать, и Лангдон последовал их примеру, оставив Пипунаскуса там, где сразу же свалил его Брюс. После открытия, которое заставило так сильно забиться сердце Мусквы, он почти не шелохнулся. Он не знал вовсе, что такое смерть или что она означала, а Пипунаскус был еще такой теплый и мягкий, что можно было предполагать, что через несколько времени он зашевелится. Теперь уже он вовсе не хотел с ним драться. Опять стало кругом очень-очень тихо, звезды высыпали на небе, и костер горел внизу, но Пипунаскус все не двигался. Мусква стал тихонько толкать его носом и тянуть за шелковую шерстку, и когда он делал это, то тихонько плакал. Казалось, он хотел этим сказать: «Я уже не буду больше обижать тебя, Пипунаскус! Вставай! Будем друзьями!»

Но Пипунаскус все не двигался, и Мусква наконец потерял всякую надежду его разбудить. Все еще стараясь своим плачем показать своему маленькому, толстенькому врагу, как ему грустно, что он гонялся за ним по зеленому лугу, он тесно прижался к Пипунаскусу и через несколько времени заснул.

Лангдон первый пробудился утром и, сразу же отправившись посмотреть, как провел ночь Мусква, он вдруг остановился в удивлении и целую минуту простоял без движения, а затем низким голосом и как-то странно вскрикнул. Мусква и Пипунаскус лежали, тесно прижавшись один к другому, как если бы оба одинаково были живы, причем Мусква устроился так, что одна из лап мертвого медвежонка обнимала его.

Лангдон не спеша возвратился к тому месту, где спал Брюс, и через две минуты, протирая глаза, Брюс уже шел за ним назад. Увидев медвежат, он тоже удивился, и оба они посмотрели друг на друга.

– Собачье мясо, – проговорил, задыхаясь, Лангдон. – Вы принесли его сюда, чтобы кормить им собак! Эх!.. Стоило убивать!..