Так закончились роман Тира и первая драка Мусквы. Теперь они вместе следовали опять на восток, чтобы столкнуться со страшной опасностью, которая уже надвигалась на четвероногих зверей, живших в этих горах, – опасностью, которая была безжалостна, от которой не было спасения и которая влекла за собой верную смерть. Немного спустя вышла из зарослей и Исквао и, как и Тир, понюхала воздух. Затем она отправилась в совершенно противоположную сторону, поднялась на горный кряж и медленно, но настойчиво стала продолжать свой путь прямо на запад. Пипунаскус все время бежал за ней.
Глава XIV
Прибытие собак
Когда Тир подошел к подъему, который вел к проходу из одной долины в другую, то он повернул к югу, в те края, которые отстояли от места убийства черного медведя на двадцать миль. Это означало для Мусквы, что он и Тир прощались почти навсегда с Пипунаскусом и его матерью. На деле же Тир испытал только первые радости нормального медвежьего медового месяца и теперь собирался продолжить их наедине и подкормиться. И Исквао также не сразу отправилась к себе домой, хотя и пошла прямо на запад. Послезавтра, если судьбе не будет угодно помешать этому, они встретятся опять и снова разлучатся только на день или на ночь. Так их роман будет тянуться от двух недель до целого месяца, пока Исквао не охладеет, не сделается угрюмой и не отправится к себе домой уже до будущего года, причем ее последнее «прости» Тиру, быть может, выразится в звонкой пощечине ему прямо по морде. Но планы каждой живущей на свете твари часто меняются к худшему; это может относиться также и к медведям.
Простившись с Исквао и с Пипунаскусом, громадный гризли и рыжеголовый медвежонок всю ночь пробродили под звездами без сна. Тир не охотился на дичь. Он взобрался на почти отвесный подъем, потом по шиферному скату горы спустился к котловине и там в маленьком скрытом углублении у подошвы горы нашел лужок с нежной зеленой травой, среди которой в большом количестве росли злаки с нежными стеблями, листьями, как у лилии, с пятилепестковыми цветами и с вкусными грушевидными корнями. Здесь-то всю ночь он раскапывал землю и ел.
Мусква, который давно уже наглотался разных корешков, не ощущал голода, а так как весь день прошел для него в полном отдыхе, если не считать его драки с Пипунаскусом, то он нашел эту ночь, – сперва под яркими звездами, а потом при полном лунном освещении, – весьма приятной. Луна взошла в десять часов и была такая полная, такая яркая и красивая, какой Мусква еще ни разу не видел ее за свою короткую жизнь. Она поднималась из-за гор с таким заревом, что было похоже, будто там был лесной пожар, и затем осветила все Скалистые горы феерическим светом. В котловине, в лугах которой и всего-то было каких-нибудь десять десятин, было светло как днем. Маленькое озерко у подошвы горы сверкало, как зеркало, и узенький ручеек, который питал его водой от таявших на тысячефутовой высоте снегов, спускался вниз яркими каскадами, которые отражали от себя лунный свет так, что казались бриллиантами. По лужку были рассеяны небольшие группы кустов и то там, то сям поднимались сосны и лиственницы, точно посаженные здесь специально для красоты. Невдалеке, невидимые для Мусквы и для Тира, спали овцы. Не отходя далеко от Тира, Мусква переходил от одного места к другому, обшаривал группы кустов и обнюхивал мрачные тени лиственниц и сосен и бродил по берегу прудка. Здесь он нашел мягкую трясину, которая была настоящим благодеянием для его ног. Раз двадцать в течение ночи он залезал в эту грязь.
Даже с рассветом Тир, казалось, вовсе не собирался покидать эту котловину. Пока не взошло солнце, он продолжал бродить по лужку и по берегу прудка, выкапывая попавшиеся ему коренья и поедая нежную траву. Против этого нисколько не возражал Мусква, уже отлично позавтракавший луковицами и корешками. Его удивляло только то, что Тир до сих пор не входил в озерко и не выбрасывал оттуда форелей, потому что еще не знал, что не во всякой воде водилась рыба. Почуяв нетерпение, он отправился на рыбную ловлю сам и поймал черного жесткокрылого водяного жука, который вцепился ему в нос своими острыми, как иголки, щупальцами так, что ему пришлось даже завизжать от боли. Было уже, вероятно, десять часов, и для медведя этот залитый солнцем резервуар становился уже как бы раскаленной печью, когда Тир разыскал между скалами близ водопада такое место, в котором было так холодно, как в старом погребе, доверху набитом льдом. Это была миниатюрная пещера, и все ее почерневшие стены были мокры и липки от таявшего снега, проникавшего в нее с горных вершин. Это было самое любимое место для Тира в июле, но Мускве оно представлялось мрачным и угрюмым. Часа через два он оставил Тира в его холодильнике и занялся исследованием предательских закраин, которые к нему вели. Несколько минут все шло хорошо, но затем он ступил на покрытый зеленой плесенью камень, по которому сбегала тонкой струей вода. Она спускалась по этому камню уже целые века и так отшлифовала его, что его поверхность стала гладка, как зеркало, и так скользка, точно была намазана салом. Мусква поскользнулся, и не успел он даже опомниться, как летел в озеро с высоты ста футов. Он все скатывался и скатывался вниз, ударяясь о мокрые камни и прыгая в миниатюрном водопаде, как резиновый мячик. У него захватило дух. Он ничего не мог видеть и сообразить от ослеплявшей его воды и от ударов о камни, а скорость его падения вниз с каждым аршином все больше и больше увеличивалась. Во время полета ему удалось раз пять-шесть пронзительно крикнуть, – и это разбудило Тира.
В том месте, где вода стекала в озеро прямо с вершин гор, находился водопад высотой десять футов, и, попав в него, Мусква в один момент был отброшен в озеро, сразу на далекое расстояние от берега. Он шлепнулся в воду со страшным всплеском и скрылся. Он все шел и шел ко дну, где было так темно, холодно и страшно; затем тот предохранитель, которым природа снабдила его, наделив его толстым слоем жира, вынес его на поверхность, и он стал барахтаться на ней всеми четырьмя своими лапами. Это было его первое плавание в жизни, и когда он окончательно выбрался на берег, то едва держался на ногах и задыхался. Пока он лежал так в страшном испуге и старался отдышаться, к нему сошел со скал Тир. В свое время мать дала Мускве звонкую пощечину, когда он напоролся лапой на иглу дикобраза. Вообще она отсыпала ему пощечины за всякую случайность, потому что считала их лучшим лекарством. Применяемое к медвежатам воспитание главным образом заключается в пощечинах. Отшлепала бы Мускву мать и сейчас. Но Тир только обнюхал его, нашел, что все обстояло благополучно, и принялся за выкапывание корешков.
Не успел он выкопать и одного, как вдруг неожиданно остановился. Целые полминуты он простоял неподвижно, как статуя. Мусква вскочил и стряхнул с себя воду. Потом прислушался и он. Оба услышали какой-то странный звук. Медленно, грациозным движением гризли поднялся на задние лапы во всю свою высоту. Он посмотрел на север, насторожил уши вперед и задвигал ноздрями, чтобы лучше чуять. Но запаха не донеслось никакого; он только
Целые две минуты Тир простоял на задних лапах, не двинув ни одним мускулом своего громадного тела и только шевеля ноздрями. В глубокой котловине среди высоких гор было мудрено определить в точности этот звук, и потому Тир тотчас же опустился на все четыре ноги и бросился к зеленому подъему с южной стороны, на вершине которого в истекшую ночь отдыхали козы. Мусква не отставал от него.
Поднявшись на сто ярдов, Тир остановился и стал оглядываться по сторонам. Опять он поднялся на задние лапы; теперь и Мусква тоже стал смотреть на север. Вдруг порыв ветра совершенно ясно донес до них лай собак. Менее чем в полумиле от них гончие Лангдона уже бежали к ним по горячему следу. Они лаяли с крайним ожесточением, из чего следовавшие за ними в четверти мили Брюс и Лангдон поняли, что они уже были недалеко от добычи. Но еще более, чем их, этот собачий лай взволновал самого Тира. Снова инстинкт подсказал ему, что в его владения ворвался еще новый, неведомый доселе враг. Он не испугался. Но инстинкт повелел ему отступать, и он отправился еще выше и добрался до такой высоты, где было все так изломано и исковеркано, что трудно было стоять.
Здесь он стал ожидать. Какова бы ни была эта угроза, в чем бы она ни состояла, но она придвигалась к нему с быстротой ветра. Они уже могли слышать, как она, эта угроза, потянулась через высоты, загораживавшие собой котловину от долины. Хребет этих высот находился на одном уровне с глазами Тира, и, взглянув туда, он увидел, что передовая собака уже взобралась на этот хребет и остановилась, обрисовавшись силуэтом на фоне неба. Тотчас же прибежали и другие, и не прошло и тридцати секунд, как все они уже стояли на самой вершине, алчно смотрели вниз, в котловину, из которой еще так недавно вышли Тир и медвежонок, и нюхали насыщенный их запахом воздух, который все еще ее наполнял. В течение этих секунд Тир, не шевелясь, наблюдал за своими врагами, тогда как в глубине груди у него уже клокотал низкий ужасный рев. Он продолжал отступать до тех пор, пока стая гончих не сбежала с горы в самую котловину и не залаяла снова. Но это вовсе не было бегство. Он не боялся нисколько. Он шел вперед, а идти и идти все вперед – было его назначением. Он не искал ссоры. Он не имел даже желания защищать вот этот свой лужок и вот это маленькое озеро у подошвы горы. К его услугам были еще другие луга и другие озера, а он по самой природе своей был не из драчунов. Он продолжал зловеще ворчать, и в душе у него стал то и дело медленно копошиться глухой гнев. Он старался скрыться между скал; он перелезал через громадные гряды камней; он протискивался между валунами величиной с полдома. Но он ни разу не пошел там, где не мог бы следовать за ним Мусква. Однажды, когда он стал вскарабкиваться с закраины на выдавшийся вперед утес, который находился выше его, и увидел, что Мусква не мог взобраться на него, – он спустился обратно и пошел другой дорогой.
Лай собак раздавался теперь в самой глубине котловины. Затем он стал быстро подниматься кверху, точно на крыльях, и Тир понял из этого, что собаки поднимались уже по зеленому скату. Он остановился опять; в это время ветер донес до него их запих, сильный и крепкий. Это был запах, от которого в его громадном теле напрягался каждый мускул и зажигался такой странный огонь, который стал жечь его, точно раскаленная печь. Вместе с запахом собак до него долетел также и запах людей.
Он отправился еще выше и теперь уже гораздо скорее, а веселый, пламенный лай собак стал раздаваться, казалось, еще ближе, менее чем в ста ярдах от него, когда он выбрался наконец на небольшую открытую площадку среди диких, в беспорядке навороченных камней. Со стороны горы там возвышалась стена, поднимавшаяся совершенно перпендикулярно. В двадцати футах с другой стороны был отвесный обрыв глубиной сто футов, так что дороги дальше вовсе не было, за исключением только тропинки, настолько узкой, что по ней едва ли мог бы пройти такой большой зверь, как Тир. Эта дорога была преграждена громадным камнем, который оторвался от плеча горы и упал на нее. Гризли подвел Мускву как раз к этому камню, толкнул его в щель, которая образовалась при его падении, и вдруг повернулся к нему задом и загородил его собой, так что Мусква оказался позади него. Перед лицом опасности, которая уже нависла над ними, медведица-мать наверное спрятала бы Мускву где-нибудь в щели, образовавшейся в каменной стене. Тир же ограничился этим. Он сам лично выступил против опасности, которая была уже на носу, и поднялся на задние лапы.
Свора гончих ворвалась с лаем и с высунутыми языками. С ревом Тир сам бросился на них. Он стал широко размахивать правой лапой взад и вперед, и Мускве показалось, будто он хотел подобрать под себя сразу половину стаи. Он раздробил спину самой передней собаке. У второй он оторвал голову так, что ее дыхательное горло заболталось в воздухе, точно разорванная пополам красная веревка. Убитая собака покатилась вперед, и прежде чем остальные собаки успели оправиться от паники, он нанес третьей из них такой удар, что она перелетела через край пропасти и покатилась по камням вниз на сто футов. Все это произошло в течение всего какой-нибудь полминуты, и в эти полминуты остальные девять собак были рассеяны в разные стороны. Гончие Лангдона были отличными бойцами. Все они до последней были хорошо натасканы, и Брюс и Метузин добились от них того, что, когда их поднимали за уши, они не издавали ни малейшего визга. Трагическая судьба трех их товарищей испугала их не более, чем нападение их самих испугало Тира. С быстротою молнии они закружились вокруг гризли, припадая на передние лапы, чтобы быть готовыми отпрыгнуть в сторону или назад в случае неожиданного выпада с его стороны, и залаяли такими голосами, отрывочными и полными страсти, по которым охотники безошибочно могли бы узнать, что их дичь уже затравлена. Их дело – утомить и измучить свою жертву, замедлить ее побег и останавливать ее снова и снова, пока наконец не явятся их хозяева, чтобы ее прикончить совсем. Это представляет собой самый настоящий и захватывающий спорт и для медведя и для собак. Человек, который является с ружьем, уже кончает дело простым убийством.
Но если у собак были свои уловки, то у Тира были также свои. После трех или четырех тщетных атак, во время которых гончие счастливо увертывались от него, благодаря своей исключительной быстроте, он медленно стал отступать к громадному камню, за которым притаился Мусква, и по мере того, как он отходил от собак, они наступали на него. Они разлаялись еще больше, и очевидная неспособность Тира отогнать их прочь или разорвать их на куски окончательно перепугала Мускву, так что он неожиданно повернулся и бросился в щель, зиявшую позади него в камне. Тир все продолжал и продолжал отступать, пока наконец не коснулся своими громадными бедрами этого камня. Тогда он стал оглядываться по сторонам, чтобы найти Мускву. Но от Мусквы уже и след простыл. Два раза Тир поворачивал в его сторону голову. После этого, убедившись, что Мусква уже убежал, он стал продолжать свое отступление, пока не добрался наконец до узенького прохода, который должен был послужить для него спасением. Теперь собаки лаяли уже как сумасшедшие. Слюна текла у них из ртов, шерсть на их спинах ощетинилась, и их свирепые клыки обнажились до самых десен. Все ближе и ближе они подбирались к нему, требуя от него, чтобы он остановился, чтобы бросился на них и сцепился с ними, если только мог, – и в своем увлечении оставляли за собой целые десятки ярдов открытого пространства. Тир измерил это пространство, как несколько дней тому назад измерил расстояние между собою и молодым карибу. А затем, даже не заворчав в предостережение, он с такою неожиданностью бросился на них, что они с диким ужасом за свою жизнь пустились от него бежать. Тир не остановился. Он все наступал вперед. Ему удалось схватить последнюю собаку, он задавил ее лапой, и когда и она тоже была разодрана на куски, то гончие стали издавать такие крики ужаса, что их услышали даже Брюс и Лангдон, которые в это время, задыхаясь и чуть не падая от усталости, уже поднимались к ним из котловины. Тир опустился на живот, и так как собаки залаяли на него с новой яростью, то он продолжал раздирать свою жертву на части до тех пор, пока вся скала не оказалась испачканной ее кровью, волосами и внутренностями. Тогда он поднялся на ноги и опять стал искать Мускву. Медвежонок, свернувшись в клубочек, лежал в глубине трещины и дрожал всем телом. Возможно, что Тир был убежден, что он убежал уже на гору, иначе он не стал бы тратить время на отступление с поля сражения. Он опять почуял в воздухе запах. Это приближались Брюс и Лангдон, все в поту, и этот запах их пота и ударил ему прямо в нос.
Минут с десять Тир не обращал внимания на восьмерых собак, лаявших уже у самых его ног, и только то и дело останавливался и оглядывался по сторонам. По мере того как он продолжал свое отступление, гончие становились все наглее, пока наконец одна из них не выскочила вперед и не всадила медведю в ногу своих зубов. Это повлекло за собой то, чего собаки не могли добиться лаем. Заревев во второй раз, Тир повернулся и, бросившись стремглав на собак, гнался за ними целые пятьдесят ярдов назад, так что, благодаря этому, пропали даром драгоценные пять минут, прежде чем он мог возвратиться обратно и продолжать подниматься к самому плечу горы. Дуй ветер в другом направлении, и свора гончих торжествовала бы свою победу, но с каждым разом, как Брюс и Лангдон выигрывали расстояние, ветер предостерегал Тира тем, что доносил до него теплый запах от их вспотевших тел. И гризли все время старался не уклоняться от этого ветра. Он мог бы добраться до вершины горы гораздо легче и скорее обходными путями, но тогда ветер дул бы гораздо ниже его. Пока этот ветер доходил до его обоняния, он еще мог рассчитывать на спасение даже и в том случае, если бы охотники догадались, в чем состоял его план бегства, и, бросившись ему наперерез, преградили бы ему дорогу.
Целых полчаса понадобилось ему для того, чтобы выбраться на гребешок скалы, и отсюда-то он и пустился бежать так, что оставил собак в трехстах ярдах позади себя. В течение почти трех минут он отчетливо вырисовывался на фоне горы, а последнюю минуту из этих трех он, точно силуэт, обрисовывался на белом экране чистого, девственного снега, на котором не было ни кустарников, ни скал, какие могли бы скрыть его от глаз следивших за ним снизу охотников. Брюс и Лангдон увидели его в пятистах ярдах от себя и открыли по нему огонь. Тир услышал, как тотчас же над его головой с жалобным мяуканьем пролетела пуля, и только уже после этого до него долетел звук выстрела. Вторая пуля подняла брызги снега в пяти ярдах выше его, и он быстро отпрянул в сторону. Это еще более открыло его для прицела охотников. Тир услышал третий выстрел – и этим закончилось все. В то время, как на эти выстрелы все еще продолжало откликаться эхо в вершинах гор и в ущельях, что-то со страшной силой ударило Тира прямо по голове на пять дюймов выше и позади правого уха. Ему показалось, будто с неба свалилась на него дубина, и он повалился на землю, как колода. Это оказалось поверхностной царапиной, едва вызвавшей кровь, но на некоторое время выстрел оглушил Тира, как это бывает иногда с человеком, когда он получает удар в подбородок. Не успел еще он подняться с того места, на котором лежал, как собаки уже набросились на него и стали хватать его за горло, затылок и вцепляться зубами в его тело. С ревом он вскочил на ноги и стряхнул их с себя. Он вступил с ними в яростную борьбу, и до Лангдона и Брюса, которые стояли внизу с взведенными курками и отзывали собак, чтобы иметь возможность выстрелить в Тира в последний раз, донеслись их жалобные визги и вой. Шаг за шагом Тир пробивал себе дорогу наверх, ворча и ненавидя этих неистовых, обезумевших гончих, ненавидя запах человека, странный гром и сверкание из ружей молний – и даже самую смерть; а в пятистах ярдах внизу Лангдон отчаянно проклинал своих собак, которые так близко столпились вокруг зверя, что лишили его возможности стрелять. На самом гребне горы собаки сплошь заслонили собой Тира. Он стал спускаться по ту сторону гребня и исчез из виду. Собаки последовали за ним. Громадный медведь быстро уводил их за собой от человека, и лай их становился все слабее и слабее, пока они не убежали за ним совсем, чтобы многим из них не возвратиться назад уже более никогда.
Глава XV
Попался!