– Она еще совсем ребенок, мсье. Она вообще мало о чем думает. А вы, мсье, путешественник. Вы тут у нас проездом.
– Так вы что, денег хотите?
Напряженное лицо хозяина светлеет.
– Мы могли бы все обсудить… Я уже говорил жене, что вы, по всему видать, человек рассудительный и настоящий кабальеро…
Рапосо молча рассматривает сигару, которая уже почти погасла. Затем преспокойно встает, подходит к окну и выбрасывает в него докуренную сигару, видя, как оранжевый огонек прочерчивает дугу и исчезает в темноте. Некоторое время он стоит спиной к собеседнику, глядя на улицу, на старинное кладбище, погруженное во тьму, на угольно-черное небо, в котором звезды робко поблескивают меж рваных облаков, плывущих так низко, будто вот-вот заденут крыши домов. Затем, все с тем же спокойствием, поворачивается к Барбу.
– Ваша дочь – потаскуха, каких мало, – произносит он, не повышая голоса.
Хозяин смотрит на него разинув рот, словно ему туда засунули что-то очень горячее или, наоборот, очень холодное.
– Что, простите? – бормочет он.
Рапосо делает три шага в его сторону, в результате оказываясь напротив, так близко, что тому приходится поднять голову, чтобы смотреть ему в лицо. Заметно, что такое положение дел его совершенно не устраивает. Он беспокойно моргает.
– У вашей дочки девственны разве что барабанные перепонки, – тем же тоном говорит Рапосо. – И она была такой задолго до того, как вы с вашей женой подсунули мне ее в постель, посмотреть, что из этого получится.
– Я вам не позволю…
Бесстрастно, не торопясь, не вкладывая в это больше жестокости, чем оно того заслуживает, Рапосо отвешивает Барбу пощечину, от которой тот сползает со стула на пол. Затем склоняется над ним, ставит колено ему на грудь, хватает за галстук и дергает так, что тот едва не хрипит.
– В Париже тысячи потаскух, не считая содержанок, девчонок из Оперы и шалав с постоялых дворов вроде твоей… И ты осмеливаешься требовать с меня денег?
Хрипя под коленом Рапосо, полузадушенный ручищей, рвущей на нем галстук, оглушенный внезапным нападением, которого он никак не мог предвидеть, Барбу таращит глаза, вне себя от ужаса.
– Я сам не раз проделывал этот трюк в Испании с проезжими простофилями, – говорит Рапосо, усмехаясь и скаля зубы, как волк. – Мы, испанцы, называем это дело «починить сеньориту». И мне приходится ехать в Париж лишь за тем, чтобы со мной провернули такую же штуку? Так дело не пойдет!
Выпустив добычу, Рапосо поднимается на ноги. Он снова смеется, на этот раз от души. Его кореши в Мадриде не поверят, когда он им расскажет! На секунду он задумывается. Ведь это ж надо, разыграть его, Паскуаля Рапосо, словно он желторотый птенец! Его, который всех их на одну ладонь положит, а другой прихлопнет!
Барбу тоже встает с пола, потирая шею. Глаза его вылезают из орбит, а на лице все еще написаны ужас и унижение.
– Полиция… – растерянно бормочет он.
Рапосо смотрит на него с некоторым удивлением и неожиданным интересом. Взглянув ему в лицо, хозяин осекается.
– Полиция, идиот, это мои кореши. Слышал когда-нибудь про Мило? Сходи к нему. Поплачься в жилетку.