– Давай-давай, трави про своего генерала, – подзадорил бойца Алёхин.
– На Десне было дело… – Васяка снова оглянулся на своих товарищей, те одобрительно молчали. – Налетел он на нас, как «музыкант». Так мы на Десне пикировщиков называли. С палкой! Сперва комбата отходил, потом лейтенантов, да и нам, кой-кому, кто поближе оказался, тоже той палки генераловой досталось. Орёт: почему, мол, позицию оставили? Позади, кричит, для вас земли нет! Винтовку даже чью-то схватил. Раз ты, комбат, трус и размазня, говорит нашему капитану, то я сам их в бой поведу. Палку, слава богу, бросил. И тут немцы снова из миномётов ударили. Увидели, что мы стадом стоим, и взяли в вилку. Так генерал тот, не знаю уж, кто он нам был и кем по должности доводился, передом бежал да ещё и подпрыгивал, чтобы поскорее до лесочка добежать!
– Это точно, – усмехнулся Зот. – Рядом со мною шпорами гремел. Я вроде бегать уже научился, а тут насилу поспеваю за ним! Толстый такой генерал. Видать, какой-нибудь штабной. Живот так и мотался, вроде как сам по себе бёг, впереди генерала. И если бы не портупея, точно убёг бы вперёд…
Бойцы засмеялись. Видать, не раз уже Зот рассказывал им эту байку. И всякий раз она их тешила.
– А что, – рассудил Зот. – Вот окончится война. Приду я домой. А мне скажут: где ж ты, Зот Федотыч, воевал, где твои медали и видел ли ты генерала? Медали – дело наживное. А вот генерала я уже видел. Ты-то, Васяка, небось завидуешь мне? Ты ж впереди нас бежал? Так? Вот и не сподобился. Не видел ты того генерала, как он бежал. А рассказывать вот горазд. А я хорошо рассмотрел и генерала того, и его живот. Как они бежали наперегонки.
Воронцов поднял руку. Они остановились. Прислушались. Канонада теперь доносилась с юго-запада.
– Так, ребята, кончай трёп. Подходим. – Воронцов снял с плеча автомат. – Алёхин, пойдёшь впереди. Ты дорогу знаешь. Бери правее, чтобы не напороться на них, если они выставили боевое охранение.
Впереди темнел сосняк. За сосняком – излучина реки. За излучиной – деревня. А в деревне, в крайней избе у переезда, те непонятные немцы с пулемётом. Возможно, они уже ушли. А возможно, нет. Контролируют переезд и старый мост. «К деревне наобум приближаться нельзя, – думал Воронцов, – нужна разведка. Кого послать? Снова Алёхина? А бойцы старшины Нелюбина вроде ничего, бывалые ребята».
Севернее тоже гремело и перекатывалось по всему горизонту. Они бились здесь, на Извери, на полпути от Смоленска к Москве, и не знали, что же в действительности происходит вокруг. Канонада, от которой вздрагивала земля и рябью покрывалась вода в реке, слышалась то правее, то левее, то, казалось, уже позади, в тылу. Они уже догадывались, что бои идут повсюду. Но что на самом деле происходило вокруг, чья брала и чем это грозило им, уцепившимся за этот призрачный рубеж на перекрестье Варшавского шоссе и реки Извери, знать они не могли. Потому что полной картины происходившего в те часы и дни на фронтах и участках обороны от Можайска до Брянска не знали даже в Ставке.
Их небольшой отряд оказался на одном из главных направлений наступающих на Москву дивизий группы армий «Центр». Они ещё не знали, почему немцы так осторожничают. Почему после неудачной атаки при поддержке танков не повторяют её снова? Почему действуют сравнительно небольшими подразделениями? Не знали они, что под Вязьмой окружены пять наших армий, что все силы, в том числе и 57-го моторизованного корпуса, немцы перебросили туда, но что теперь они возвращаются, и дни, даже часы их стояния на реке Извери сочтены. Они не знали, что несколькими днями раньше, левее Варшавки, под Брянском, группа генерала Ермакова нанесла контрудар по 47-му корпусу 2-й танковой группы Гудериана. Однако контратакующие соединения Красной Армии в бой вводились не купно, а частями, в разное время и на различных направлениях, при слабой огневой поддержке, и немцы с лёгкостью парировали удары и наносили свои. Танковые лавины, поддерживаемые с воздуха самолётами 2-го Воздушного флота люфтваффе, буквально смели порядки группы Ермакова. Вскоре передовые части 47-го танкового корпуса захватили Севск, а дивизии 24-го корпуса, наступая на орловском направлении, углубились в нашу оборону до восьмидесяти километров. Группа генерала Ермакова и две дивизии 13-й армии генерала Городнянского оказались в окружении. В это же время севернее Варшавского шоссе танковая группа генерала Гота прорвала позиции Западного фронта на стыке 19-й и 30-й армий. А двенадцать дивизий генерала Гёпнера концентрированным ударом разметали оборону 43-й армии. Наши войска, уступавшие противнику на этом участке общего фронта в пять раз по количеству солдат, в тринадцать раз по плотности артиллерийского огня и в четырнадцать раз по танкам, не выдержала удара.
Немецкая авиация, почти полностью контролировавшая воздушное пространство над развернувшейся на подступах к Москве гигантской битвой, нанесла точечные бомбовые удары по командным пунктам армий, корпусов и дивизий. Их местонахождение разведка определила заранее и при подлёте эскадрилий для точности бомбометания наводила сигнальными ракетами. Управление войсками на многих участках обороны Красной Армии было потеряно. 3 октября танки Гудериана вошли в Орёл. Впоследствии Гейнц Гудериан в своей книге «Воспоминания солдата» напишет, что «захват города прошёл для противника настолько неожиданно, что, когда наши танки ворвались в Орёл, в городе ещё ходили трамваи». Войска Брянского фронта оказались под угрозой окружения. 4 октября к северу от Варшавского шоссе в районе Холм-Жирковского группа генерала Болдина заняла оборонительный рубеж и встала насмерть. Болдинцы подбили тридцать восемь танков противника. Генерал Гот, потрясённый потерями в своих лучших дивизиях, отдал неожиданный приказ остановиться. 6 октября обескровленные в изнурительных боях с превосходящими силами противника начали отходить, покидать свои позиции, прикрываясь арьергардами, корпуса и дивизии 19-й армии генерала Лукина, 20-й армии генерала Ершакова и 24-й армии генерала Ракутина. Их атаковали шестнадцать немецких дивизий. На отдельных участках отход захлёстывала стихия бега. Но положение тут же восстанавливалось. Немцы спешно перебросили сюда свежие силы со стороны Спас-Деменска, Милятина, Юхнова и замкнули вяземское кольцо. В окружение попала также 32-я армия генерала Вишневского и группа генерала Болдина.
Особенно тяжело пришлось армии генерала Ракутина. Её фланги оказались открытыми, а путь к выходу более длинным. Через несколько дней после гибели в бою генерала Ракутина в плен попадут генералы Лукин, Ершаков, Прохоров, командир 91-й стрелковой дивизии полковник Волков, начальник штаба 19-й армии комбриг Малышкин. Погибнет член Военного Совета 19-й армии Шекланов. Южнее Варшавского шоссе в окружении оказались армии Брянского фронта. При прорыве из «котла» на реке Рессете погибнут командующий 50-й армией генерал Петров и член Военного Совета армии бригадный комиссар Шляпин. Остатки армии с трудом и большими потерями пробьются к Белёву. Не знали они и того, что 17-я стрелковая дивизия, оборонявшаяся северо-западнее Спас-Деменска и вдоль Варшавского шоссе, 4 октября была атакована и смята под Дяглевкой и Суборовом, а 1316-й стрелковый полк попал в окружение под Воронцовом, что контратаки дивизии, имевшие характер отчаянного сопротивления, были особенно ожесточёнными и на отдельных участках доходили до штыковых и рукопашных схваток. Остатки дивизии всё же смогли вырваться и отошли на восток вдоль Варшавского шоссе. Что некоторые группы будут просачиваться через немецкие посты и, обойдя оборону передового отряда на Извери, выйдут в конце концов к реке Протве. Что командира 17-й стрелковой дивизии полковника Козлова по приговору военно-полевого суда расстреляют перед строем вместе с комиссаром дивизии бригадным комиссаром С.И. Яковлевым. Что командир другой стрелковой дивизии, которая отступала в том же направлении, 53-й, полковник Н.П. Краснорецкий избежит расстрела только потому, что погибнет в бою. От командования 31-й армией, которая закрывала ржевское направление, в эти же дни был отстранён и отдан под суд генерал Долматов. 113-я, отходившая параллельно Варшавскому шоссе, яростно дралась, вырвавшись из окружения под Жёлнами, но была разбита и размётана на марше во время отхода. Командир её, генерал-майор Пресняков, раненый, потерявший способность передвигаться, попадает в плен под станцией Занозной. А ведь именно 113-я должна была занять оборону по берегу Угры и не пропускать немцев дальше, к Медыни.
Не знали они, заступившие дорогу врагу на Извери, что в эти дни и ночи западне и северо-западнее их произошла катастрофа, масштабы которой превосходили Минскую: нескольких фронтов, шестьдесят четыре дивизии, были окружены, и немцы, сдавливая кольцо окружения, добивали их. В плену оказались сотни тысяч бойцов и командиров РККА, несколько генералов. Красная Армия за несколько дней потеряла около миллиона человек. Ни Ставка, ни Военные Советы фронтов в это время не могли организовать эффективной обороны на последнем рубеже – Можайской линии. Войск, которые могли бы занять здесь доты и траншеи, в резерве Ставки просто не было. Отчасти положение спасло то, что немцы в эти дни вынуждены были тратить силы и время на ликвидацию «котлов». 9 октября наступление вдоль Варшавского и Минского шоссе возобновилось с прежней мощью и упорством. Но время оказалось уже упущенным. Оцепенение от катастрофы под Вязьмой в Ставке длилось недолго. Пока передовые отряды подольских курсантов и маршевых стрелковых рот на различных направлениях держали оборону, на западное центральное направление срочно перебрасывались сибирские и дальневосточные дивизии. Некоторым из них для прибытия к месту и развёртывания в боевой порядок требовалось несколько суток или всего лишь сутки.
Они шли по чавкающей под ногами тропе навстречу чёрному сосняку и не догадывались о том, что именно на них сейчас возложена самая трудная задача на всём протяжении фронта обороны Москвы. Ни сержант Воронцов, ни курсанты Алёхин и Селиванов, ни сержант Смирнов, ни бойцы Зот Михаленков и Василий Абраменков, ни пулемётчик Донцов, ни старшина Нелюбин и его подчинённые не знали тогда, что, выполняя приказ капитана Старчака, они выполняли и приказ Верховного главнокомандующего и Ставки и что Москва и вся страна сейчас надеются именно на них, и только на них, потому что других войск, которые смогли бы выполнить то, что выполняли они, ни у Верховного, ни у Ставки, ни у командующего фронтом просто не было.
– Сань? Слышь, Сань? – Воронцова вывел из оцепенения Алёхин, поджидавший их у края лощины. – Ну что будем делать?
Воронцов поднял руку, и все молча остановились. За лощиной уже начинался сосняк. Стёжка, выскальзывая из-под ног, уходила вверх. Солнце совсем завалилось за деревья, и внизу сразу начала густеть синева молодых сумерек. Ещё один короткий октябрьский день, нелёгкий, как и все предыдущие, уходил. Ничего, кроме смертной усталости, он им не оставил. Ветер утих. Но повеяло морозной свежестью. Так в открытое окно в комнату входит ночная прохлада. «Значит, к ночи жди первого заморозка, – подумал Воронцов. – Вот и кончилось тёплушко…»
Алёхин, сойдя со скользкой стёжки, стоял под деревом и ждал, что скажет Воронцов.
Что ж, надо было принимать решение. И он, повернувшись к стоящим за его спиной, сказал как о давно решённом и тщательно продуманном:
– Селиванов, следи за поймой. Остальные – ко мне.
Они сгрудились под калиновым кустом, на котором висели подсвеченные каплями невысохшего дождя рубиновые тяжёлые грозди. Кто-то из бойцов не выдержал, сорвал кисть и сунул в карман шинели. Вороноцв поднял голову и увидел виновато улыбающееся лицо Васяки.