Хаустов, Петров и Колядёнков, вернувшиеся с разъезда так не вовремя, были включены во второй взвод и теперь лежали на песчаной осыпи, прикрытой ивовой листвой, и ждали своей дальнейшей участи. Ротный приказал им оставить трофейные винтовки в окопах и взять свои. Сразу стало понятно, что их ждёт не перестрелка, а скорее всего ближний бой. Старшина Звягин так и сказал:
– Кто бывал в ближнем бою? Никто. Всё понятно. Тогда примните штыки и приготовьте гранаты. Разделитесь попарно, можно тройками, и в бою держитесь рядом. Раненых оставлять на месте. Подберём после.
Старшина Звягин выстроил свой план атаки и старался следовать ему.
Но всё произошло совсем не так, как он предполагал, лёжа на краю оврага и наблюдая за тем, что происходило в деревне и её окрестностях. Снаряды ложились не всегда точно, вразброс. Но миномётчики кидали залп за залпом и в конце концов перепахали юго-западную часть Малеева, переправу и пойму вокруг деревни и разрушенного моста до такой степени, что ничего живого и невредимого на этом пространстве не осталось. Старшина Звягин видел, как смахнуло с крайнего дома горящую соломенную крышу и, разорвав её на части, разбросало по огородам, прямо на головы залёгших там немецких пехотинцев, как опрокинуло танк, и из него, как из бочки с бензином, полилось из всех люков клубящееся пламя. По всей деревне и пойме разбегались в разные стороны горящие снопы. Другие горели прямо в «бабочках». Но когда старшина Зыбин пригляделся, то понял, что никакие это не снопы, а ещё живые и изо всех сил старавшиеся выжить люди, они искали спасения от огня, охватившего всё пространство вокруг. Горели дома и постройки, горели деревья, горела земля, горело болото, и сама речка кипела огнём. А с неба падали всё новые и новые снаряды.
Обстрел начал немного ослабевать. Старшина Звягин поднял взвод, и они начали пробираться дальше. Шли медленно, часто останавливались, прислушивались. В какое-то мгновение Звягин, шедший впереди, уловил странный звук. Звук рождался в глубине оврага, где-то там, впереди, куда они шли, и там же завершался. Но через мгновение он выкатился им навстречу, он нёсся вместе с тем ужасом, который происходил в деревне. И старшина Звягин, и все, шедшие рядом с ним и следом, мгновенно это почувствовали и остановились.
– Приготовить гранаты! – сказал взводный и сорвал с поясного ремня чугунное тельце Ф-1.
Гул в овраге между тем нарастал, ширился, как будто оттуда навстречу второму взводу неслась взрывная волна. Старшина Звягин разжал усики чеки и, прижав скобу, медленно потянул кольцо.
– Давай, ребята! Бросай! – заревел он, увидев впереди, шагах в двадцати, группу немцев.
А дальше всё закрутилось железным беспощадным колесом, и это жестокое колесо покатилось по оврагу, по его обрывистым склонам, по людям, сгрудившимся здесь, по их головам и плечам, опрокидывая нестойких и зазевавшихся и отскакивая от тех, кто принял его штыком и сапёрной лопатой. Заскрежетало железо о железо, затряслась земля под ногами, под опрокинутыми телами. Захрустело чудовищным хрустом, и человеческие голоса и стоны слились с нечеловеческим рёвом. Казалось, земля прогнулась под тяжестью того, что здесь происходило.
Гранату успел бросить только Хаустов. Они втроём залегли на правом склоне, когда со стороны деревни навстречу взводу хлынула волна немцев. Сколько их бежало, понять было нельзя. Тут же в самой их гуще лопнуло несколько гранат, разбрасывая по сторонам тела и обрывки одежды. Петров приладил к винтовке штык, который всё время выскальзывал из руки в снег, потому что рука дрожала, а всё тело цепенело. Справившись со штыком, он тоже начал вытаскивать из кармана шинели гранату. Но события развивались настолько быстро и непредсказуемо, что через мгновение гранату бросать было уже некуда. Всё перемешалось. Каски. Шинели. Голоса. Крики. Он увидел, как левее пулемётчик, ещё разделенный двумя противостоящими волнами, упал на колено, передёрнул затвор «дегтяря» и прямо с руки повёл длинную очередь почти в упор. Но тотчас его смели то ли свои, то ли чужие. Кто-то с силой толкнул Петрова в плечо, потащил вперёд, прямо на немцев, и он услышал голос Колядёнкова:
– Пош-шли-и!
Всё было кончено в какие-то минуты. Сознание Петрова как будто отключилось, так что он потом долго ничего не мог вспомнить. Во рту першило, как будто он бежал кросс. Грудь болела, такое с ним случалось именно во время бега на длинные дистанции, когда силы, казалось, ещё были, а дыхания не хватало. Рядом стоял на коленях профессор Хаустов. Каска его, расколотая надвое, валялась рядом. На жилистой шее кровоточил рубец. Хаустов прикладывал к ране белоснежный носовой платок и что-то беззвучно шептал синими губами, так что слов разобрать было нельзя. Губы профессора шелестели, как сухая трава на лёгком ветру. Шелестели одно и то же. Петров смотрел на него и не мог понять, как, среди той грязи, пота и копоти, профессор смог сохранить в такой первозданной чистоте носовой платок, и почему он прикладывает к ране именно платок, а не воспользуется бинтом из индивидуального медицинского пакета. Колядёнков тщательно вытирал снегом затыльник приклада своей винтовки и посматривал то на профессора, то на Петрова.
– Сустренулись… – проговорил кто-то, икая и матерясь.
Старшина Звягин считал убитых. Кого, своих или немцев, было непонятно. Считал-считал, сбился, потрогал бок под вырванным клоком шинели и начал считать сначала. Но снова сбился, плюнул и скомандовал:
– Раненых перевязать. Через пять минут всем собраться вон там, у берёзы. – И взводный указал вперёд.
Глава четырнадцатая
После того, что случилось в овраге, Петрову казалось, что то, ради чего они сюда пришли, произошло. Приказ выполнен. Бой окончен и можно идти назад. Но профессор Хаустов, отдышавшись, встал на ноги, поднял свою каску, осмотрел её, вытащил из неё скомканную потную пилотку, разгладил и надел на голову.
– Пойдёмте, Петров, – сказал он каким-то отяжелевшим голосом и перешагнул через распростёртое на земле тело. Это был немец. Тот самый враг, которого он, студент истфака МГУ, Олег Петров, должен остановить здесь. Именно для того он сюда и пришёл. Голова немца была искромсана так, что невозможно было понять, где его лицо, а где затылок. Петров смотрел на убитого и никак не мог понять, почему тот оказался рядом с ним. «Кто же его так», – подумал он, чувствуя внутри себя тошноту, которую, по всей вероятности, удержать уже не сможет, потому что она с каждым мгновением поднималась всё выше и выше и наконец захлестнула пищевод, так что нечем стало дышать. Он успел только сказать профессору Хаустову:
– Глеб Борисович, что же это такое…
Кто-то крепкими руками держал его сзади за плечи. Кто-то потом плеснул на лицо воды и дал попить из фляжки. Он зачем-то подумал, что фляжка, должно быть, того самого немца, искромсанного прикладом или сапёрной лопаткой, и его снова стало выворачивать и корёжить в приступе рвоты. Но внутри уже ничего не осталось, кроме жёлчи.