Несколько дней он так и лежал, как раненый, брошенный в поле, ковылялся между жизнью и смертью в надежде, что поедет по дороге санитарная подвода и подберёт его, бедолагу… Сознание то приходило, тешило надеждой, что все мучения позади, что отлежится теперь в госпитальной палате по полной программе. То снова меркло в глазах и пропадало всё, и надежда, и желание цепляться за остатки жизни… А потом будто вынырнул из чёрной воды.
Через неделю встал и начал передвигаться по палате, беспокоить санитаров и сестёр. Хотелось отыскать своих. Ведь многих увезли тогда из траншеи. Неужели никого не довезли? А раненые днём? Когда отбивали танковую атаку? Ведь они тоже где-то здесь, в Серпухове.
На десятые сутки пришла медсестра из перевязочной и сказала:
– К вам жена приехала.
– Какая жена? – кольнуло под сердцем у Мотовилова и во рту сразу пересохло. – Нет у меня жены, – зачем-то сказал он. «Как зачем, – тут же стал успокаивать он себя. – Я же похоронил свою Тасю. Какая может быть жена?» – Это какая-то ошибка. Жену свою я похоронил в июле, под Минском. Возле дороги.
Врач постояла, глядя куда-то мимо Мотовилова. А Мотовилов подумал, морщась в предчувствии слезы: «Вот бы случилось чудо, и Тася пришла, ведь случилось же чудо с ним, он выжил, хоть и без ноги, видать, но всё же живой…»
– Ну, значит, она солгала. Чтобы охрана пропустила. – Военврач вздохнула и кивнула уже мягко, по-женски: – Ну, Степан Фомич, в любом случае вам её нужно встретить.
– Да не может ко мне прийти никто! Ребят моих всех побило. Какая ещё женщина…
Но он, ведомый какой-то смутной и упрямой силой, всё же заковылял, гремя непривычными костылями, по коридору, уставленному кроватями и наскоро сбитыми из неструганых досок топчанами. Распахнул дверь.
– Здравствуйте, товарищ командир. Это я, Никитина. Что, не помните? Председатель колхоза. – Она внимательно смотрела ему в глаза. Губы её, с пухлыми ямочками в уголках рта, слегка улыбались. – Вы у нас ещё дорогу до Малеева спрашивали. Неужто не помните?
– Помню. Как же не помнить? – И он хотел было тут же признаться, что не раз думал о ней. Но как об этом скажешь? С какой стати? Ещё неизвестно, зачем она приехала.
Лицо её, плотно обрамлённое шерстяным платком, сияло. Ему вдруг захотелось обнять её. Зачем? Чужую… Да просто так. Хотя бы потому, что она была единственным живым человеком, с которым он прожил эти два месяца. Она это почувствовала. Но оба остались стоять в шаге друг от друга. Никто не решался шагнуть первым.
– Сдержали вы своё слово. Не пустили их. Спасибо вам. Весь колхоз вам кланяется и передаёт пожелания скорейшего выздоровления.
Мотовилов вздохнул, посмотрел на свою нелепую ногу, упрятанную в толстый каменный куль гипса.
– Да я теперь… что ж… Так-то я вроде здоров. Только вот… Нога новая не отрастёт.
– Отнимают, что ли? Так вы не разрешайте.
– Да нет, не отнимают пока. Но что с ней, толком не говорят. – И он неловко усмехнулся и покачал головой. – А за добрые пожелания спасибо. И что пришли передать их от имени колхозников, тоже спасибо.
– Приехала я не только затем, чтобы передать слова колхозников. Я приехала к вам. Если можно. Если не прогоните.
Он сразу почувствовал, что начинается другой разговор.
– Мотовилов! Что ж вы в дверях стоите? Мёрзнете! Зайдите в кубовую! – Вверху, на лестничной площадке стояла военврач.