Очень приятно, Ниагара. Том 1

22
18
20
22
24
26
28
30

Моя дикая и необузданная, как лошадь Пржевальского, подруга вдруг тихо всхлипнула и зарыдала. И столько было в этих слезах тоски и благодарности, что невозможно было не присоединиться. Так, с припухшими веками и красными носами, благоухая виски, мы и загрузились в свой поезд.

Я всегда воспринимала Ксению как флагмана нашего дуэта, безошибочно ведущего мой десантный боевой корабль в открытом море. Но спустя лет пять нашей тесной дружбы Сеня неожиданно призналась мне:

– Знаешь, Ниги. Это здорово, что ты у меня есть. Я все время у тебя учусь.

Видимо, лицо мое выражало такую степень неожиданного и бездонного удивления, что Ксюха решила сжалиться и предотвратить выпадение глазных яблок из предназначенных для них глазниц.

– Да, бравулька моя, удивляюсь и учусь. Я еще не встречала людей, способных как ты радостно довольствоваться тем, что имеешь. И не сетовать на судьбу за утерянное или недополученное. До знакомства с тобой я и представить не могла, как мало нужно для того, чтобы чувствовать себя счастливым, – нет и не надо, зато есть много чего другого!

И я счастлива, что у меня есть Ксения, до сих пор – есть, и это очень много!

Иннокентий

«Сел на пенек, – печальна судьба дерева»

Однажды летом, когда солнце уже скатилось за ширму горизонта, а луна включила дежурное освещение, я сидела во дворе частного дома своего давнего приятеля Игоря, промышляющего в основном дальнобойным извозом и в перерывах – копчением одомашненных и ощипанных пернатых. Подвешенные за крылья и пока невидимые возмутители секрета желудочных желез вопиюще пахли специями и ольхово-осиновой стружкой на весь палисадник, пьянящий дымок окутывал импровизированный столик с овощами-фруктами и гранеными стаканчиками слезно-прозрачной водочки. Наш третий собеседник – Марат – фигурно поводил носом в сторону коптильни и травил нескончаемые байки о своих любовных баталиях и победах. Священный ритуал явления исходящей паром тушки народу был варварски нарушен громким стуком в калитку. Досадуя на прерванный ход застолья, хозяин пошел открывать.

Вернулся он не один, а с долговязым юношей, лет 25-ти, сутулым и нескладным. Новый персонаж грузно плюхнулся на предложенный стул и, подобно кузнечику, враз согнул огромные руки с узловатыми пальцами и острые даже под брючинами колени. На спине немедленно выросли торчащие подкрылки лопаток. Мне даже показалось, что при резком своем движении он громыхнул костями.

– Это мой сосед – Иннокентий, – представил его Игорь, поскольку сам юноша признаков культурного общения не подавал и только угрюмо взирал на стол.

– Угу, – только и сказал вечерний «кузнечик», не делая попыток идентифицировать собравшихся.

Самое время было вернуться к долгожданному празднику живота, мы и вернулись. Курочка была бесподобной, водочка холодной, а общение – ненавязчивым. Через некоторое время я поняла, что Кеша, сидя с нами за одним столом, умудряется оставаться абсолютно одиноким и отстраненным. Закусывал он мало, но пил наравне со всеми.

– Чего это вы юноша, угощение хозяйское не жалуете? Али не по нраву вам яства канцерогенные? – обратилась я к «кузнечику».

Тут он впервые поднял на меня глаза…. побитой собаки. Я, наконец, поняла, что так трогало меня в этой неподвижной фигуре. Несмотря на устойчивую основательность позы, его аура почти зримо зияла дырами различных форм и оттенков. Зыбкой была легкая небритость, засаленность рукавов рубашки, коротковатость брюк, клочковатость прически, грязь на обуви и вороватая усеченность движений. Кто ты, кузнечик? Хищная степная дыбка, безобидный пилохвост, ажурный трубачик, вредная саранча, уютный сверчок, панцирный толстун или мелодичная кобылка?

– У меня свои канцерогены. Могу поделиться, – огрызнулся Иннокентий.

– Любопытно, чем они лучше наших. Поделись.

Кузнечик пунктирным движением достал из кармана два блестящих блистера с белыми таблетками. Терпинкод, прочитала я на оборотной стороне.

– Кашляешь, Кеша?

– Нет, пукаю.