Потихоньку стал он вытягивать больную ногу, подгибая в то же время здоровую.
Потом оперся рукою о землю и сел.
На минуту он прикрыл глаза.
Он чувствовал, что на дальнейшее у него уже нет сил.
Все силы ушли на то, чтобы принять сидячее положение.
И он сидел, вобрав голову в плечи, открыв рот, опустив и закрыв глаза…
Бессильно, как плети, повисли вдоль тела его руки.
«Нужно перевязать», опять мелькнула мысль.
Он зашевелился…
И сейчас же он почувствовал, что пальцы на одной руке у него слиплись от крови.
Он остановил глаза на ноге, где была рана. Почти до самой коленки расплылось по штанам бурое мокрое пятно.
И он вспомнил, как, когда он вытягивал больную ногу, и штаны тоже оттянулись под коленкой, в нем осталось после того ощущение, будто под коленкой мокро.
— Значит, навылет…
II
Перевязав кое-как рану, которая оказалась, действительно, сквозной, он потерял сознание от потери крови, от возни с бинтом, принесённым им еще из Харбина и находившимся у него постоянно в кармане.
Сколько времени пробыл он в таком бессознательном состоянии, он не помнил.
Он очнулся, чувствуя на своем виске что-то горячее, — словно он лежал около затопленной печки.
Он открыл глаза и сейчас же опять закрыл их: прямо в лицо ему светило солнце.
Он заметил, что лежит несколько в стороне от того места, где делал себе перевязку… Как он попал сюда, он тоже: не помнил. Вероятно, переполз как-нибудь, уже теряя сознание.
По-прежнему он испытывал слабость и боль во всем теле. К этому примешивалась еще жажда. Во рту было сухо, и само дыхание казалось горячим.