В Маньчжурских степях и дебрях

22
18
20
22
24
26
28
30

Красные круги пошли перед глазами.

Он выпустил ветку и лег на спину.

— Умирать, так умирать…

Но сейчас же оперся обеими руками о землю и сел.

— Нет, что же это! Как же это умирать… За что?

Тихонько провел он ладонью по больной ноге. Кровь на штанах запеклась коркой; сквозь штаны он нащупал бинт. Бинт на ощупь был тоже, должно быть, в крови, и кровь на нем тоже засохла.

Но теперь кровь не идет больше. Все-таки ему удалось ее остановить.

Боли в ране он не ощущал почти никакой. Но страшно болею левое плечо, ломило грудь и спину.

Верно, сильно разбился он, когда летел по откосу по камням.

К плечу прикоснуться даже было больно. А тут еще слабость и озноб, как в лихорадке и по-прежнему — жажда.

Ему казалось, если бы теперь ему хоть два глотка воды, к нему опять вернулась бы сила.

Она ушла с кровью и пришла бы опять с водой.

Но он старался не думать о воде, потому что едва появилась эта мысль о воде, все в голове у него путалось. Глаза сами собой закрывались, и он чувствовал непоборимую потребность лечь навзничь и лежать так неподвижно, с закрытыми глазами и мечтать… Словно внутри его, в его душе притаились образы, которые были для него теперь радостью жизни и выплывали из души и становились перед глазами, едва он закрывал глаза.

Необыкновенно отчетливо и ясно он видел в это мгновенье совсем близко руку с засученным рукавом и со стаканом воды… На стенках стакана по стеклу выступила словно изморозь от холодной воды. Ярко блестит по краю стакана кругленький ободок…

Нет, не нужно думать об этом.

Это бред начинается… Потом опять будет обморок, может-быть, смерть. Разве он знает?..

Нужно отдохнуть немного и потом ползти. Ползти, пока не устанешь. Тогда отдохнуть, опять и опять ползти…

Чтобы хоть отчасти освежить рот, ему пришло в голову жевать листья. Листья отзывались горечью, но жажда, правда, будто уменьшилась немного.

В кустах, выше по откосу, послышался шорох…

Он прислушался… Шорох повторился. Кто-то осторожно подкрадывался к нему сзади.