К столу подошел Иванов.
Цзын-Тун узнал его сразу — по шагам. Не переставая тасовать карты и не роднимая головы, он спросил:
— Проводил?
Сейчас же он услышал, как задышал Иванов. Дышал Иванов всегда с полуоткрытым ртом, шумно вбирая воздух, одновременно ртом и носом. Точно нос у него постоянно был заложен.
— Восьмерка, — сказал Иванов.
Снова послышалось его сопенье. Через секунду Иванов добавил:
— Бубновая.
Во время игры Иванов обыкновенно имел при себе свою колоду карт. Прежде, чем назначить карту, он пробовал счастье: вынимал из колоды, спрятав руки назад, какую-нибудь карту, — какая попадется.
Сейчас в руках у него была бубновая восьмерка. Он держал ее за уголок, приблизив к губам. Пристально смотрел он на руки Цзын-Туна.
— Проводил? — опять спросил Цзин-Тун.
Иванов промолчал, как и в первый раз.
Казалось, он не слыхал совсем, что сказал ему Цзин-Тун.
Карты ложились на столе против Цзын-Туна, направо и налево, почти бесшумно одна па другую, двумя ровными кучечками.
— Восьмерки все не было.
Положив левую руку на плечо одного из играющих, Иванов вытянул шею, наморщил лоб; брови у него поднялись высоко; глаза мигали редко и коротко.
— Бита, — сказал Цзын-Тун.
Восьмерка упала налево.
Иванов вынул золотой и бросил его на стол.
Цзын-Тун теми картами, что остались у него в руках, пододвинул золотой к себе, действуя картами, как лопаточкой, и, не взглянув даже на Иванова, произнёс:
— Желаете?