Тем не менее он чрезвычайно внимательно выслушал рассказ Жоама Дакосты о его отношениях с авантюристом до той минуты, когда Торрес сообщил ему, что знает настоящего виновника преступления в Тижоке.
— И как же его зовут? — встрепенулся Жаррикес, сразу теряя свой равнодушный вид.
— Не знаю, Торрес не захотел его назвать.
— А этот преступник жив?
— Он умер.
Пальцы судьи Жаррикеса забарабанили быстрей, и он, не сдержавшись, воскликнул:
— Человек, который может доказать невиновность осужденного, всегда умирает!
— Если настоящий преступник умер, господин судья,— возразил Жоам Дакоста,— то Торрес ведь жив, а он уверял меня, что у него есть доказательство моей невиновности — документ, написанный рукою самого преступника. Он предлагал мне его купить.
— Эх, Жоам Дакоста,— попенял ему судья,— за такой документ не жаль отдать и целое состояние!
— Если бы Торрес потребовал у меня только состояние, я отдал бы все, не раздумывая, и никто из моих близких не упрекнул бы меня. Но этот негодяй, зная, что я в его власти, потребовал у меня большего!
— Чего же?
— Руки моей дочери. Вот почему я теперь перед вами.
— А если бы Торрес на вас не донес,— спросил судья Жаррикес,— если б вы не встретили его на своем пути, что бы вы сделали, узнав о смерти судьи Рибейро? Вы все равно пришли бы и отдали себя в руки правосудия?
— Без всякого колебания! — твердо ответил Жоам Дакоста.— У меня не было иной цели, когда я уезжал из Икитоса.
Эго было сказано с такой искренностью, что судья Жаррикес почувствовал, как в том уголке сердца, где складываются наши убеждения, у него что-то дрогнуло. Однако отступать он не собирался. И он решил, быть может, из простого любопытства попытаться установить истину.
— Стало быть,— сказал он,— вы возлагаете теперь все ваши надежды на заявление, сделанное вам Торресом?
— Да, сударь,— ответил Жоам Дакоста.
— А как вы думаете, где сейчас этот Торрес?
— Думаю, в Манаусе.
— И вы надеетесь, что он заговорит и согласится по доброй воле отдать вам документ?