Как видно, судья Жаррикес имел бронированное сердце и пронять его было нелегко.
В эту минуту в комнату вошел караульный и вручил судье запечатанный конверт. Жаррикес сломал печати и вынул письмо. Прочитав его, он нахмурился и сказал:
— У меня нет причин скрывать от вас, Жоам Дакоста, что это то самое письмо, о котором вы говорили; вы послали его судье Рибейро, а письмо передали мне.— Помолчав, он добавил: — Но ведь, в сущности, вы приводите лишь моральные доказательства своей невиновности. А есть ли у вас доказательства вещественные?
— Быть может, и есть,— ответил Жоам Дакоста.
Тут Жаррикес не выдержал и вскочил-таки с места. Ему пришлось два-три раза пройтись по комнате, чтобы взять себя в руки.
Глава V
ВЕЩЕСТВЕННЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА
Когда судья вновь занял свое место, он откинулся в кресле, задрал голову и, уставившись в потолок, сказал самым равнодушным тоном, не глядя на обвиняемого:
— Говорите.
Жоам Дакоста помедлил, как если бы ему не хотелось прибегать к новому способу убеждения.
— Пока что, сударь,— сказал он,— я приводил вам только доказательства нравственного порядка, основываясь на том, что всю жизнь вел себя как порядочный и безупречно честный человек. Я считал, что эти доказательства наиболее ценны для суда...
Судья Жаррикес, не сдержавшись, пожал плечами, давая понять, что он иного мнения.
— Если их недостаточно, то вот какое письменное доказательство я, быть может, смогу представить. Я сказал: «быть может», потому что еще не знаю, насколько это реально. Я не говорил о нем ни жене, ни детям, боясь внушить им надежду, которая может не сбыться.
— Ближе к делу,— сказал судья.
— Я имею основания думать, что мой арест накануне прибытия жангады в Манаус был следствием доноса начальнику полиции.
— Вы не ошиблись, Жоам Дакоста. Однако я должен вам сказать, что донос этот анонимный.
— Не важно, я знаю, что написать его мог только негодяй по имени Торрес.
— А по какому праву,— спросил судья,— вы называете так автора доноса?
— Я принял его как гостя, а он явился лишь за тем, чтобы предложить мне купить его молчание; я отверг эту гнусную сделку, о чем никогда в жизни не пожалею, каковы бы ни были последствия доноса.
«Вечно одни и те же уловки,— подумал судья Жаррикес.— Все обвиняют других, чтобы обелить себя!»