— Сейчас! — крикнул Алик. — Здесь лодка.
Оранжевая, с черными заплатами лодка лежала на том конце останца. Алик потрогал ее дряблый борт, взял из грязной жижи на дне мехи и подкачал.
Что-то крикнула Надя.
— Сейчас! — Он кинул лодку на воду. Она громко шлепнула днищем.
Под сталактитами пришлось лечь. Надя стояла по пояс в воде, держа в руке фонарь. Она подала рюкзак и вскарабкалась в лодку.
— Замерзли? — спросил Алик.
— Немного. — Губы ее были бесцветны.
Когда свод поднялся, Алик встал на колени и начал грести одеревеневшими руками, Надя лежала, положив голову на борт. Водила глазами по потолку, по выплывающим из темноты сталактитам, по Алику.
— А здесь и записывать нечего, — сказала она. — Все заплыло натеками. Хорошо.
Лодка мягко ткнулась в глину. Они вышли на отмель. Надя выжала перчатки.
— Проголодались, наверно? Половина первого уже.
Они сняли гидрокостюмы. От обоих валил пар.
— Все равно все сырое, — сказал Алик. — Конденсация.
Надя кивнула.
— Лев с Игорехой уже заработали по ревматизму и радикулиту.
— А вы?
— Я еще нет. — Она жевала хлеб с салом. — Где вы поселились?
— На Карантинной улице. Это в Старом городе.
— Я приехала в Симферополь и тоже сначала жила в углу. А потом мама поменяла квартиру на Симферополь, и я снова стала маленькой девочкой, которой нельзя приходить домой позже двенадцати.
— А сейчас?