Ужас на поле для гольфа. Приключения Жюля де Грандена

– Eh bien, друг мой, – прошептал он, проходя за горничной в черно-белой униформе к лестнице, – каковой бы ни была ее болезнь, у этой мадам Четвинд есть bon goût, – как вы говорите? – хороший вкус.

Прекрасная, как произведение китайского фарфора, – и столь же хрупкая, Айдолин Четвинд лежала на благоухающих подушках своей постели стиля Луи Третьего. Неглиже из серебристого крепдешина, украшенное пушистым черным марабу, окутывало ее стройную фигуру от тонкой шеи до изящных щиколоток, случайно позволяя ослепительному телу слоновой кости просматриваться сквозь соболиные складки. Ее ножки без чулков были обуты в алые атласные туфельки с французским каблуком, отделанные черным мехом; на белых стройных голенях была заметна бледно-фиолетовая сеть вен. Ее узкое, с острым подбородком, лицо в дни здоровья, вероятно, имело оливковый оттенок; но теперь ее щеки увяли до цвета старой слоновой кости, тонкий высокий лоб стал бледным и почти таким же полупрозрачным, как воск свечи. Узкие, красиво сформированные губы выразительного рта напоминали скорее цвет увядшей розы, чем красного коралла. В ее больших серых глазах, раскосых, подобно восточным, под изогнутыми, словно крылья чайки, черными бровями, читалась обреченность. Ее волосы, остриженные сзади, как у мальчика, были причесаны справа налево и густо смазаны какой-то благовонной мазью так, что они оттеняли белое лицо, как плотно обернутый тюрбан блестящего черного шелка. Алмазные сережки, маленькие и блестящие, ярко мерцали в мочках ушей. Некоторые женщины распространяют ауру своего женского очарования, как букет роз источает свой запах. Айдолин Четвинд была одной из них.

– Сегодня утром не так хорошо; спасибо, доктор, – ответила она на мой запрос. – Слабость кажется больше обычной, и вчера ночью у меня был ужасный кошмар.

– Хмф, кошмар, да? – ответил я сухо. – Мы скоро позаботимся об этом. И что вам приснилось?

– Я… я не знаю, – ответила она вяло, как будто говорить ей было очень тяжело. – Я просто помню, что мне приснилось что-то ужасное, но что именно, не имею ни малейшего понятия. Во всяком случае, это не имеет значения.

– Pardonnez-moi, madame[215], но это очень важно, – возразил де Гранден. – Эти явления, что мы называем снами, иногда являются выражением наших самых тайных мыслей; через них мы иногда изучаем вещи, касающиеся нас самих, о которых мы не можем узнать иначе. Вы попытаетесь вспомнить этот неприятный сон?

Говоря, он занимался быстрым обследованием пациентки: постучал по коленным сухожилиям, ощупал запястья и предплечья быстрыми, практичными пальцами; поднял веки и исследовал зрачки ее блестящих глаз; осмотрел шею и грудь на предмет ссадин и ран. «Eh bien» и «morbleu, c’est étrange!»[216] – пробормотал он про себя один или два раза, но никаких дальнейших комментариев не сделал до тех пор, пока не закончил обследование.

– Знаете ли, доктор Троубридж, – заметила миссис Четвинд, когда де Гранден закатал манжеты и начал писать в своей книжечке. – Я так много раз обследовалась, что начинаю ощущать себя словно на входе собачьей выставки. Никакой пользы от этого нет. Вы могли бы спасти себя и меня от хлопот и позволить мне умереть спокойно. Во всяком случае, я чувствую, что осталось мне не много, и может быть лучше для всех, если…

– Zut! – де Гранден резко захлопнул книжку и поднял на нее проницательный, невозмутимый взгляд. – Не говорите так, мадам. Ваш долг – жить. Parbleu, сад мира полон удушающими сорняками; такие цветы, как вы, должны быть наиболее старательно культивированы для радости всего человечества.

– Спасибо, доктор, – миссис Четвинд медленно улыбнулась в знак благодарности за комплимент и нажала на эбеново-серебряный колокольчик, который висел над декоративным изголовьем ее кровати.

– Мадам звала? – чернокожая горничная показалась в дверях комнаты с такой быстротой, что заставила меня подозревать, что ее ухо никогда не было далеко от замочной скважины.

– Да, доктор Троубридж и доктор де Гранден уходят, – устало произнесла ее хозяйка.

– Adieu, madame[217], – пробормотал де Гранден, наклонившись вперед и взяв руку нашей хозяйки, и не пытающейся подняться, когда мы собрались уйти.

– Мы уходим, но мы вернемся, и с собой, если не ошибаюсь, принесем вам поддержку. Ни один случай не безнадежен, пока…

– Пока не позовешь гробовщика? – Миссис Четвинд послала ему еще одну из своих медленных, усталых улыбок. Маленький француз прижал губы к ее бледным пальцам и повернулся, чтобы сопровождать горничную и меня из комнаты.

– Будьте осторожны… сэр, – предупредила горничная, оставив достаточно пространства между фразой и титулом вежливости, чтобы оградить свое высказывание от всякого подобия уважения. Де Гранден, спустившись по лестнице в зал, почти столкнулся со статуэткой, что стояла на пьедестале в нише между лестницей и стеной. Как мне показалось, женщина вылила на него почти ядовитую ненависть, когда он ступил на полированный пол и склонился в задумчивости над фигуркой, о которую чуть не споткнулся.

– Вот выход… пожалуйста, сэр, – предупредила служанка, стоя у входной двери и предлагая ему шляпу самым навязчивым образом.

– Ах, да, именно так, – согласился он, поворачиваясь от статуи к ней, и затем обратно. – А вы страдаете от комаров здесь в это время года, мадемуазель?

– От комаров? – ответила женщина полупрезрительно на непонятное замечание маленького иностранца.

– Верно: от комаров, мошек, mousquite, – подтвердил он, иронически подняв брови. – Маленькие такие, жужжащие вредители, знаете ли.