– Ну, так или иначе, они здесь, – ответил Беннетт со стыдливой усмешкой, сдернул изношенную нарядную скатерть с ближайшего гроба и взялся за молоток и зубило. – Начнем с этого, а?
По форме гроб немного походил на ванну где-то шести футов в длину и двух с половиной в высоту и был сделан, видимо, вручную – следы пальцев мастера остались на поверхности, – из какого-то рода твердой глины, очевидно обожженной в печи. В его верхней части, приблизительно в одном дюйме ниже соединения крышки и остова, находилось глиняное украшение в виде известного греческого символа яйца и стрелы, словно смоделированного на сдобе. Никаких других украшений и следов надписей на крышке не было.
– Сюда! – воскликнул Беннетт, закончив взламывать гроб. – Помогите мне с крышкой, доктор Троубридж!
Я наклонился вперед, чтобы помочь ему, оттаскивая длинную выгнутую кривую терракотовую плиту, и вытянул шею, чтобы рассмотреть интерьер гроба.
Что я ожидал там увидеть, я действительно не знал. Возможно, скелет, возможно, горстку зловонного праха, а скорее всего – вообще ничего. То, что увидели мои глаза, заставило их вылезти из орбит, – и, несмотря на предупреждающий крик Беннетта, крышка с грохотом упала на кирпичный пол.
На тюфяке из королевского пурпура, на крошечных подушечках в изголовье и в ногах покоилась женщина – вернее, девушка – такой бесподобной красоты, что могла бы послужить персонажем для восточного романа. Она была тонкой, – но не угловатой ребяческой тонкостью наших современных девочек, а обладала уже мягкими округлыми формами подающей надежды женственности. На ее оливковой солнечной коже сквозь бархатный загар проступала каждая фиолетовая вена. На ее груди покоились руки, в мягких ямочках, как у ребенка, с длинными отполированными ногтями, покрытыми золотыми пластинами или золотой краской – они сверкали как десять крошечных миндалевидных зеркалец под лучами шипящих лабораторных ламп.
Ее маленькие босые ноги без мозолей или любых шероховатостей, казалось, не топтали ничего жестче бархатных ковров, и теперь отдыхали на подушках из бархата. На щиколотках и запястьях были надеты браслеты из кованого золота с топазами, гранатами и ляпис-лазурью; столь же драгоценная диадема украшала лоб. Пелена из тончайшей ткани окутывала ее с шеи до коленей; ноги от коленей до щиколоток были укрыты блестящим оранжевым шелком, расшитым раковинами и розами.
Веки были натерты черной сурьмой, для придания дополнительного объема и глубины глазам. Полуоткрытые, словно в нежном дыхании спокойного сна, полные чувственные губы окрашены яркой киноварью. Ничто не напоминало о смерти, о склепе. Требовалось большое усилие, чтобы убедиться, что грудь ее не дышит, и что вся эта красота была запечатана в глину пятнадцать веков назад.
– Ах! – воскликнул я удивленно-восхищенно.
– Боже мой! – бормотал Эллсворт Беннетт, дыша со свистом сквозь зубы, недоверчиво глядя на прекрасный труп.
–
Быстрым движением он повернулся к юному Беннетту, и прежде, чем тот узнал о его намерении, крепко расцеловал его в обе щеки.
–
Надо отметить, как резко поменялось его настроение.
– Мы отправим ее в Музей! – продолжал он, ликуя. – Она покажет свою изумительную красоту всем, видящим нашу работу! Она должна быть…
Это было верно. На наших глазах, как тень, исчезающая на экране, прекрасное существо в древнем гробу распадалось. Там, где только что лежал бесподобный образчик женского совершенства, происходило увядание, сморщивание – как с телом, долго погруженным в холодную воду.
Глазные яблоки уже распались, оставив пещеристые, незаполненные гнезда на лице, которое подобно увядшему цветку исчезло и иссушилось как мумия. Руки и ноги на наших глазах превратились в покрытые кожей кости; в течение следующих десяти минут скелет потерял свою форму – и только кучка пыли, похожей на серо-белый пепел кремации, осталась на фиолетовой ткани. Пока мы в испуге наблюдали за происходящим, все ткани, даже подушки и тюфяк, на которых недавно лежало прекрасное тело, растворились в воздухе. Всё, запечатанное от контакта с атмосферой в течение многих столетий, исчезло, пожранное воздухом, как пламенем. И только драгоценные камни и золотые украшения могли уверить нас, что тело прекрасной девушки лежало здесь всего лишь четверть часа назад.
Эллсворт Беннетт был первым, к кому вернулось самообладание.
–
Де Гранден дрожал как лист от нахлынувших чувств. Как и все его соотечественники, он был восприимчив к очарованию красоты, как ветви чувственного саженца к прикосновению, и зрелище, которому он был свидетелем, потрясло его всегдашнюю выдержку. Взявши узкий подбородок указательным и большим пальцами, он пристально уставился на пол, затем обратился к нашему хозяину, пожав плечами и одарив его одной из своих широких, быстрых волшебных улыбок.
ebooksa