Раднесь

Вообще, Василий был уверен, что сразу после инициации Артём пропадёт из его размеренной уединённой жизни, что неизбежная для любого «видящего» работа закончится быстро и без особого напряжения. Но не тут-то было! Вместо лёгкой временной проблемки Василий получил абсолютно беспомощного пациента, что никак не вязалось с его ожиданиями, тем более, что его собственная инициация когда-то очень давно прошла без каких-либо осложнений. А уж для его инициатора и вовсе незаметно, они даже и не виделись вовсе никогда, не говоря уж о том, чтобы проявить хоть какую-то заботу о первых шагах Василия после инициации. Эта мысль откровенно бесила Василия, он проклинал судьбу за то, что на старости лет на его голову свалилась эта проблема в лице совершенно незнакомого ему парня. Впрочем, он никак не сдерживался, чтобы постоянно ворчать по этому поводу, что естественно ничуть не облегчало страданий Артёму.

Состояние молодого человека в первые дни после возвращения лишь приблизительно можно сравнить с лихорадкой, сопровождающейся высокой температурой причём в условиях невесомости. Телесные преобразования Артёма в первую очередь затронули кожные покровы, делая их чувствительными к тонкому миру, но внутренние органы остались прежними, мозг продолжал обрабатывать изменённую информацию в прежнем режиме. И это сводило с ума, это нарушало привычную логику обмена веществ, организм лихорадило. Но он приспосабливался, медленно, болезненно сопротивляясь, но неотвратимо и бесповоротно. Артём стал другим существом, живущим одновременно в физическом и энергетическом мирах. Раньше, во время медитаций, и конечно же во время путешествия в теле вогула Хозы Лея Артёму удавалось лишь созерцать тонкий мир, лишь «видеть» энергетические потоки. Теперь же он полностью погрузился в него, ощущая оба мира с помощью всех пяти органов чувств. Мозг обрабатывал одновременно два сигнала от одного и того же источника раздражения, один — порождение привычного мира, второй — другого потустороннего абсолютно ничем непохожего, в котором нет понятий времени, пространства, но есть другие, которые невозможно описать терминами нашего привычного мира.

Артём ухмыльнулся, немного печально, но больше зловеще. Воспоминания о тех днях нахлынули с новой силой, пока он брёл по колее полевой дороги, вдыхая запахи разнотравья, палимый жарким июльским солнцем. Когда изначальная агония понемногу утихла, мозг стал брать под контроль новые ощущения. Постепенно Артём научился усилием воли разделять внимание, что позволило ему в конце концов чётко переключаться между двумя мирами по своему усмотрению. Эти перемены заметил и старик Василий.

Мерно тикали настенные часы, которым больше подходило хорошо уже позабытое современными людьми название — ходики. Наступило утро, и солнечный лучик всё ж таки отыскал себе щёлочку в плотно задёрнутой шторе, давая о себе знать мерцающим зайчиком на стене. Старик кряхтя втиснулся в спальню, где ему пришлось расположить своего подопечного, а сам он вынужден был ютиться в гостиной на диване, что особенно раздражало хозяина, ибо спальню свою он любил. Он принёс рисовую кашу, которой уже много дней поддерживал существование Артёма. Ожидая очередное муторное кормление не владеющего собой больного, старик протиснулся в полутьме к изголовью кровати и… в изумлении замер. Впервые за многие дни Артём сидел на кровати, а не безвольно валялся, скрючившись под одеялом в позе эмбриона. Василий хмыкнул, подсел на табуретку, набрал в ложку каши и сунул её Артёму в рот.

— Неаыу! — тихо промямлил Артём набитым рисовой кашей ртом.

— Чего?! — не понял старик. — Очухался что ли? Ешь давай, чудик.

— Ненавижу! — прожевавшись, уже чётко выдохнул парень.

— Не понял? Что ненавидишь?

— Рис ненавижу!

— А-а-а, — расслабился Василий. — Ну теперь я вижу, что маленькая деточка приходит в себя. Кушай, что дают, не до разносолов тут!

— И тебя ненавижу! — чуть не поперхнувшись очередной порцией каши, прохрипел Артём.

— Вот те раз! А меня-то за что? Я тебя, скотина неблагодарная, пригрел, кормлю, пою, забочусь о тебе. А оно мне надо? И после этого ты ещё…

— Если бы не ты, — прервал возмущение старика Артём, — не было этих адских мучений.

— А-а-а, понятно! То есть если бы не я, то с тобой ничего бы не было? Хм… Ну теперь я вижу, что ты в самом деле немного оклемался, раз умничать начал. До этого ты больше похож был на личинку навозного жука, увязшую в коровьей лепёшке.

— Ладно тебе, дед, не гунди.

— Я-те погундю! Ты мне ещё поговори тут! Да ладно, живи пока, — и глаза, вечно прятавшиеся за мохнатыми бровями, вдруг вполне явственно сверкнули ледяной синевой.

— Я вроде понял, что где…

— В смысле? А что вообще с тобой происходит? Ты как шаровая молния пышешь энергией. Тебя что или кто так раскалил?

— Над причинами надо ещё поразмышлять, — выхватив ложку из рук старика, начал торопливо бормотать Артём, жадно поглощая кашу. — А вот по своему состоянию я могу кое-что определённое сказать уже сейчас.

— Экий ты умник, всё ж таки, парень! Не зря в университете учёным работаешь. Ну давай, выкладывай. Ты как в тело-то своё вернулся сам не свой, я с тех пор в недоумении пребываю. На все мои вопросы ты лишь мыкал как умалишённый какой.