Горячка

— Так! Так! Так! Еще раз в дырку!

И все те слова, которым я только-только ее научил.

Следующий день был для меня трудным. С самого утра Малышка выскользнула от меня, издалека посылая в мою сторону взгляды, в которых совершенно не было нежности.

Я пытался заставить себя размышлять в категориях рассудка, а не как европеизированный щенок. Малышка была африканкой. Ее светлая кожа и формы вовсе не должны этого факта заслонять. Для нее не существовало любви будничной, с ее украдочными поцелуйчиками и ласками. Романтизм — это изобретение белых, штука совершенно искусственная, форма отношений, которые мы сами выдумали, поскольку наша раса любит сложные истории. Африканцы, особенно же из буша, как и все люди, для которых выживание не является гарантированным, совершенно не забивают себе голову подобными вещами. Для них факт, что ты облегчился с существом противоположного пола, вовсе не означает, что следует ходить с ним, держась за руку, или же покрывать поцелуями целый день. Есть масса другой работы. Любовь — это изобретение бездельников с полными желудками и кучей времени, которого некуда девать.

Ее желание возрастало от полнолуния? Вот она старалась справиться и с этим. Для нее вся проблема состояла именно в ее простоте. Я же должен был только радоваться, что эта работа досталась именно мне, но вовсе не травить себе жизнь страданиями несчастного влюбленного.

Вот только совершенно верные мысли и объективный анализ проблемы ничего не меняли. Хотя в глубине души я и развивал новые расовые теории, я не мог думать о Малышке иначе, как «моя маленькая», «моя принцесса», используя и другие, одинаково смешные уменьшительные определения, но при этом во мне нарастала болезнь, громадная, словно наше озеро. И эта ее страсть, тоже ненормальная, она тоже вводила меня в ошибку. Ночью она вела себя совершенно как белая женщина, влюбленная до ушей. Ее ночной голод и жажда удовольствий были настолько велики, что я никак не мог понять, почему она же могла быть такой спокойной и безразличной в течение дня.

Вечером Малышка уже ждала меня, нагая и пахучая. Она повисла у меня на шее и прошептала:

— Трахать меня! Сильно трахать. Ты, если хотеть, все поломать!

Той же самой ночью она, сама по себе, повернулась ко мне задом и раздвинула ягодицы.

— Тут! Сюда! — рявкнула она. — Пихать мне сюда!

Вновь Малышка превзошла меня самого в желаниях, энергии и аппетитах: я бросался на нее так, как она сама того желала, и вскоре забыл обо всем.

Вслед за изменениями фазы Луны, Малышка успокоилась. Наши отношения несколько расслабились, хотя нам случалось заниматься любовью всю ночь. По вечерам она уже обращала на меня внимание и весьма симпатично, хотя, возможно, и с несколько меньшей страстью, отдавала свое тельце моим ласкам.

Дни проходили, похожие один на другой. И я уже никогда не найду ту девочку из того периода времени — чувственную и нежную. Природа и переживания сделали свое черное дело.

Через месяц, когда вновь наступило полнолуние, Малышка целый день ходила сам не своя. Вечером немного хватило, чтобы она отвела меня в кровать, держа за руку, а, возможно, и за чего-нибудь другое. Вновь пришли три ночи абсолютной страсти и несдерживаемых воплей, наиболее громких из тех, что мне приходилось слышать. А затем — через эти три дня — она снова успокоилась.

Жизнь вернулась к давнему ритму.

Количество зарубок, которые Монтань ежедневно делал на главном столбе в нашей общей зале, говорило о том, что прошел уже семидесятый день с того момента, как мы прибыли к Озеру Динозавров.

Человек может привыкнуть ко всему, переварить любую трагедию и ситуацию. Чаще всего, людей убивает утрата надежды, отсутствие воли выжить относительно событий, которые, неожиданно, кажутся слишком тяжкими. Мы сражались, что принесло свои плоды в форме того, что мы полностью овладели этим уголком дикой природы и теперь чувствовали здесь совершенно свободно.

Отсутствие удобств уже нам не докучало. Эрзац сделался нашим утренним напитком, вполне приемлемым, тем более, когда Пауло удалось прибавить туда еще и какао. Старик к тому же смастерил себе лежак и долгие вечерние часы проводил там в размышлениях, словно пенсионер. Зато Монтань все больше времени уделял природе. Не раз и не два мы беспокоились о нем, когда он возвращался слишком поздно. Сам я был женат на красивой девушке, абсолютно свободной, желания которой строго определялись периодами времени. Жизнь продолжалась…

Теперь уже у нас у всех имелось собственное духовое ружье и собственный колчан со стрелами. Дневные часы мы проводили в тренировках, соперничая друг с другом. В стрельбе Монтань был чемпионом, мастерство которого никем не оспаривалось, благодаря свойственному только ему стремлению к совершенству, а на охоте — благодаря своему исключительному терпению. Когда мы с Пауло сидели в кустах неподвижно около часа, то нам хотелось свистнуть дичи, чтобы она наконец-то появилась. А уже через пару часов нас охватывало непреодолимое желание сжечь все эти чертовы джунгли, повыть и пробежать, что было сил, не менее километра.

Зато я был чемпионом по метанию мачете в щит в и живые создания. Пауло, вместе с Малышкой, охотнее всего предавались рыбной ловле. Девушка обнаружила в озере крупных, серых рыб, недвижных, с замедленными реакциями. Вместе со Стариком они были способны проводить по несколько часов с ногами в иле, держа в руках бамбуковые дротики — сами заядлые, неподвижные, всегда готовые ударить. В девяти случаях из десяти они промахивались, но даже одной такой рыбешки нам хватало, чтобы обеспечить ужин.