— Что ж, можно и на таратайку, — соглашается Павло. — Теперь можно.
— Нельзя, — говорит Шурка, простреливаемый кашлем. — Нельзя нам так.
— Ты что, запасные ноги взял?
— Не в том дело. Однорукий этот белорус рассказывал… Какая-то группа проходила «железку» прошлой ночью. Парнцшка у них один исчез, тоже постовой, из их деревни. После прохода группы.
— Н что?
— Очень возможно, ягдкоманда. «Охотнички». У них так и в предписании написано: если вдруг натыкаются на местных, должны уничтожать без следа. Чтоб никто не знал, куда пошли и кто они. Может, они неожиданно встретились с хлопцем на насыпи, не вышло тихо…
— Может, просто сбежал он?
— Тогда бы они в деревне семью взяли. А белорус ничего не сказал.
— Может, какие другие партизаны?
— Мы разве этого постового тронули? Зачем?
— Да… Это так.
Цигарка дотлевает до остатка, пустив густой и жгучий дым. Но Коронат не спешит вылезти из-под брезента.
— Нам с этими «охотничками» повстречаться— как на борону сесть… С той стороны, где остро.
— А! чего им делать под Груничами? «Ягдам» этим?
— Да, может, понимают, что мы попытаемся с фендосовским отрядом связь наладить… И ловят «языка». К ним же еще ни один из наших живьем не попадал.
— Ой, Шурка, слова твои мне — как собаке мыло. Лучше б ты сбрехал… — Павло барабанит пальцами по стволу автомата. — Так, значит, после брода я пойду поперед вас подальше. В случае чего вытяну их на себя… Ну надымили, химики.
Он решительно сбрасывает плащ. Дым растворяется в пахучем и влажном воздухе осенней ночи. Звезды висят в высоких кронах сосен. Ветерок оседает в хвое легким шелестом. Гул эшелона, ушедшего за Иншу, кажется теперь безобидным лепетом.
Откуда-то издалека доносится вдруг петушиный крик, напоминая о горячей печи, чугунках, наполненных томящимся борщом, запотелых окнах.
— Полночь, — говорит Коронат в ладонь. — Это у охраны на мосту. Они там курей держат. Хозяйственные… «Яйки, млеко!»
Он снова берет покорную Мушку, успевшую немного насытить свою утробу, за повод, и ночь начинает плыть навстречу.