Все это припоминалось Владимиру, пока он ехал из губернского города, от своего швейцарца, в деревню к бабушке, нищей помещице, чтобы, переждав лето, осенью двинуться в Петербург для поступления в университет.
Он был ужасно нервен, ужасно самолюбив, впечатлителен и даже капризен: фальшивое положение, в которое он был поставлен с самого детства, развило в нем обидчивость и раздражительность; но прирожденное великодушие не давало ему сделаться подозрительным и недоверчивым. Товарищи его любили… их привлекала его внутренняя правдивость и доброта и чистота; но не под счастливою звездою родился Нежданов; не легко ему жилось. — Он сам глубоко это чувствовал — и сознавал себя одиноким, несмотря на привязанность друзей.
Он испытал несчастную способность многих, особенно русских людей, способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни для того, чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие…
Иногда он вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им нечего делать, старательно выискивают себе занятие для того, чтобы легче переносить опасность. И Владимиру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками… «Нет ни ничтожного, ни важного, все равно: только бы спастись от нее, как умею!» думал Владимир. «Только бы не видеть ее, эту страшную»…
День угасал; лиловые облака, протягиваясь по западу, едва пропускали красные лучи…
Кто из вас был на берегах светлой Оки? Кто из вас смотрелся в ее волны, бедные воспоминаниями, богатые природным, собственным блеском!.. Если можно завидовать чему-нибудь, то это синим холодным волнам, подвластным одному закону природы, который для нас не годится с тех пор, как мы выдумали свои законы.
Лето прошло в непрерывной подготовке к экзаменам. Осенью Нежданов отправился в Петербург.
На рассвете, как известно, подъезжают к Петербургу… Нежданов поспешил достать свой чемодан и, бросив его на первого попавшегося извозчика, велел себя везти в какую-нибудь, только не дорогую гостиницу… После обеда отправился осматривать достопримечательности города. Для этого он нанял извозчика и велел себя везти мимо всех дворцов и соборов.
— Постой, что это за мост? — крикнул он.
— Аничков. А это Аничковский дворец тоже! — отвечал извозчик.
— Кто же живет в нем?
— Не знаю, не слыхал.
— А что это за церковь?
— Церковь Казанская это.
— Зачем это такие огромные крылья к ней приделаны? — подумал про себя Нежданов.
— Эти два чугунные-то воины, надо полагать, из пистолетов палят! — объяснял было ему извозчик насчет Барклая-де-Толли и Кутузова, но Нежданов уже не слышал этого.
… Бросил извозчика, пошел пешком, направляя свой путь к памятнику Петра. Постоял около него несколько времени, взглянул потом на Исакия. Все это как-то раздражающим образом действовало на него.
…Безобразное зрелище ожидало его на Садовой: там из кабака вывалило по крайней мере человек 20 мастеровых: никогда и нигде Нежданов не видал народу более истощенного и безобразного; даже самое опьянение их было какое-то мрачное свирепое; тут же у кабака, один из них, свалившись на тротуар, колотился с ожесточением головой о тумбу, а другой, желая, вероятно, остановить его от таких самопроизвольных побоев, оттаскивал его за волосы от тумбы, приговаривая: — «Чорт, полно, перестань!» Прочие на все это смотрели хоть и мрачно, но совершенно равнодушно.
…Время между тем подходило к сумеркам, так что, когда он подошел к Невскому, то был уж полнейший мрак; тут и там зажигались фонари. И вдруг, посреди всего, бог весть откуда, раздался звук шарманки. Нежданов невольно приостановился: ему показалось, что это плачет и стонет душа человеческая, заключенная среди мрака этого могильного города…
Нежданов снял каморку на Васильевском у одинокого столяра Ивана Семеновича и стал посещать университет.
ebooksa