— О трех русах с охраной.
— Ты же сказал, что они — янки?
— Какая разница?! Ты что-то знаешь о них?
— Для меня нет русов или янки. Для меня есть пациенты, — уклончиво ответила эфиопка сыну-бандиту.
— Мама, — Салман впервые назвал Аниссу по-родственному. — Ты можешь хоть раз быть моим союзником?
Он выглядел беспомощным и устало опустился на стул, предназначенный для пациентов. Сейчас он казался ребенком, просто заигравшимся в «войнушки», который, разбив стекло, пришел к родителям с повинной…
— Сынок… — сглатывая ком в горле, ответила эфиопка. — А ты можешь хоть раз остаться и помочь постирать бинты или убрать в операционной, как это делает твоя сестра Лейя?
Салман — сомалиец, похожий на свою мать, темнокожий, но с североафриканскими чертами лица — долго смотрел в глаза самого родного человека — матери. Затем резко встал и тяжело вздохнул.
— Хорошо! Мы будем ждать! Они рано или поздно здесь появятся. Есть сведения, что один из них ранен. Но тогда…
Голос Салмана принял угрожающий оттенок.
— …Что тогда? — ухватилась за слова сына Анисса. — Ты убьешь меня?
— Мама! Ради Аллаха! Не начинай, прошу тебя!
С этими словами раздосадованный бандит вышел из ординаторской.
…Виктор сидел словно в тумане. Что это было? Сон наяву? Наваждение? Цветное кино от старика-аборигена?
— Теперь ты мне веришь? — спросил Хуур.
Виктор прокашлялся и подошел к окну. Вглядевшись в ночной двор, он увидел двух мужчин с автоматами, сидящих на лавочке.
«Караулят? Неужели правда?» Виктор осознал, что все, что он только что увидел, от слова и до слова было не выдумано, не навеяно гипнозом. Это была еще не изведанная наукой область человеческого подсознания, в которой возможно все, и объяснения этому «кино» просто никто еще не придумал.
— Как ты это делаешь, Аворебзак? — спросил журналист тихо.
— Хуур… Меня зовут Хуур.
— Хорошо, Хуур, как ты это делаешь?