Я наклонил голову:
– Поверните.
– Разрешите теперь, – сказал Вертоградский, – немного порассуждать и мне. Представим себе на минуту, что я действительно нахожусь под следствием. Что я мог бы в этом случае ответить вам? Я бы ответил следующее: у каждой профессии, дорогой Владимир Семенович, есть свои профессиональные болезни: у наборщика – свинцовое отравление, у часовщика – близорукость. Ваша профессия страдает своей болезнью. Эта болезнь – подозрительность и избыток воображения. Стечение обстоятельств кажется вам достаточным для обвинения человека. Между тем, если посмотреть на дело спокойно и не предвзято, то ведь все это будет выглядеть совсем не так убедительно. Все, что вы говорите, Владимир Семенович, это психология, рассуждения, более или менее убедительные, но вовсе не доказательные. Ведь конкретного-то ничего нет… – Он наклонился ко мне и сказал тихо и внятно: – Улику, Владимир
Семенович, хотя бы одну улику!
Он был совершенно прав. К сожалению, все это были одни рассуждения. Но я все-таки думал, что улику мне получить, удастся. Несмотря на внешнее спокойствие
Вертоградского, я чувствовал его растущую растерянность.
Вряд ли он ждал, что я буду говорить с ним так прямо.
Естественно с его стороны было предположить, что, если я затеял этот разговор и открыл свои карты, значит, у меня есть неизвестные ему доказательства. Мысль эта наверняка его беспокоила и лишала выдержки и стойкости. Я решил еще раз испытать его нервы.
– Только не забывайте, Юрий Павлович, – сказал я ласково, – что мы говорим предположительно. Это дружеский разговор, не более. – Я помолчал и рассмеялся. –
Но, каюсь, Юрий Павлович, после истории с запиской я послал радиограмму в Москву – проверить, учились ли вы в Московском университете.
Я замолчал. Хотя Вертоградский действительно учился в Московском университете и ему нечего было опасаться ответа на мою радиограмму, но он с таким напряжением ждал подвоха с моей стороны, так боялся совершить ошибку, сказать не то, что следует, что молчал, видимо, соображая, не могло ли из университета прийти разоблачение. Все почувствовали странность его молчания.
– И вам ответили, что он не учился? – волнуясь спросил
Костров.
– Что вы, Андрей Николаевич! – удивился я. – Я бы тогда просто арестовал Юрия Павловича.
Вертоградский засмеялся коротким и резким смехом.
– Какое счастье, – сказал он, – что не напутали в архиве!
– К счастью, путаницы не произошло, – успокоил я его.
Вертоградский вздохнул, шутливо изображая чувство величайшего облегчения.
– Значит, я могу себя считать реабилитированным? –
ebooksa