Саранча

22
18
20
22
24
26
28
30

– В какую уборную? Не хочу.

Кругом засмеялись. Франт пояснил:

– Да вы не беспокойтесь, – в артистическую, говорю, без унитаза.

Загоготали. Подошел врач, в золотых очках, в чесучовом пиджаке, пощупал ногу прямо в чулке, больно сжал щиколотку.

– Пустяки. Легкое растяжение сухожилий. Не ходить, полежать недельку.

– Как недельку? – капризно переспросила Таня, – тон этот так и не изменял ей, как продолжение мыслей во время падения. Хотелось, чтобы услыхали, поддержали хотя бы хохотом. Но лица зевак округлились, глаза потускли. Марья Ивановна схватила ее за талью, тащила к выходу, из приличия причитала:

– Ах, какое происшествие. Едем домой, чего ж тут панику наводить, давку устраивать у входа. Не посмотрят, что жилы растянуты, попросят. Да вы не беспокойтесь, вон у моего старика часто вывихи бывают, прямо врожденно слабые суставы. Ах, незадача.

Детская обида не рассеивалась. Толстуха лицемерно причитала и нелицемерно грубиянила.

– Если вам неохота со мной возиться, пожалуйста…

– Уж там охота или нет – дело пятое, а домой вас доставлю. Что случится, – Михаил Михайлович голову с меня за вас снимет.

На серо-бледных щеках пострадавшей скользнул, как тень заката, румянец, и хотя пропал мгновенно, толстуха успела заметить его, как завесу на ходе к сердцу Тани. И

всю дорогу в фаэтоне болтала только о Михаиле Михайловиче.

– Господи, он душой вам предан. Давеча с вас взора не сводил. От меня ведь не скроешься: все замечу.

Таня улыбнулась, еле слышно ворчала:

– Уж вы скажете, – все замечаете…

И нельзя было понять, верит ли она или не верит, ясно одно: хочет верить.

– Как же это так, взяли его под стражу как преступника, а я тут лежать должна и помочь ничем не в силах. Милый, милый…

В слезах ткнулась в качавшееся рядом жирное плечо, пахнувшее потом и еще чем-то материнским, молоком, что ли. Фаэтон подрагивал, как зыбка; Марья Ивановна презрительно щурилась, поучала:

– То-то, милый! А что делала с ним все время? Человек извелся, поседел. Только не каждому видать: рыжий, а я углядела. Он и на суде слов не вязал, ясно-понятно почему.

Не в себе человек. Тут за мужчиною нужен уход, ласка, а ему все неприятности.