Саранча

I

– Прекрасный вид! В особенности когда вырвешься к вам из этого ужасного города, раскаленного, как камин.

Тот, кто бывал на веранде мистера Эдвардса, директора

Керманшахского отделения Imperial Bank of Persia, не раз, вероятно, излагал эту мысль о загородных красотах директорской резиденции.

Но слова Чарльза Эддингтона, ротмистра персидской казачьей бригады, заключавшие, как и слова его многочисленных предшественников, лишь тень настоящих чувств, вызывали сочувствие. Широкое движение руки, которым он осенил приятный ему пейзаж благоволением преуспевающего офицера, понравилось дамам.

– Вы правы! Прекрасный!

– Трудно представить себе что-либо более эффектное!

– Круглые сутки такая красота!

– А у меня не хватает таланта написать все это красками, – заметила уже задумчиво сестра миссис Эдвардс, хозяйки дома.

– Я уверен – это оттого, Дженни, что ты лишена возможности посмотреть горы вблизи. Без глубоких и близких впечатлений нет искусства. Когда ты почувствуешь всю грандиозность и массивность этого желто-бурого хребта –

лишь сейчас и отсюда он кажется лиловым, – ты найдешь путь к настоящим краскам. Для полного отображения мира нужно проникновение в него. Я понял Персию, когда погладил каменного Хамаданского льва. Безногий, он пробился сквозь чащу времен из Экбатаны в наши дни. А здесь эти горы, этот Тагибустан!. Это в них врезаны знаменитые барельефы времен Сессанидов, хотя их и приписывают

Александру Македонскому, как все древние могилы во всех городах называются могилами Эсфири и Мардохая.

Изумляешься древности этой страны, ее тысячелетней красоте!

Лонгшез поскрипывал под звуки плавной речи. Мистер

Эдвардс отдыхал от живых движений тенниса, слегка жестикулируя; работа памяти и языка углубляла чувство покоя.

«…Прекрасный вид!» – тень тени того, что совершалось в мире перед пятичасовым чаем в тот августовский день.

За тяжелыми клубами зелени сада, за необъятной его влажностью, насыщенной мощными запахами роста и плодоношения, под расточительным солнцем лежали – нет, летели – эти горы, похожие на брошенную сиреневую гроздь. Они истончались, становились воздушнее, словно исходя вечерним теплом, они переливались, как шелк changent, цветами правой границы спектра, они, казалось, были напоены досягавшим сюда ладанным благоуханием.

Их горение зажигало горизонт. Они отражались в фиолетовых глазах мисс Дженни.

– Рой мистических размышлений окружит тебя, как суфия… «Господи, это великолепно», – невольно скажешь.

И тогда искусство, твоя беседа с божеством победит бедность палитры, то есть сопротивление мертвого материала, косность неорганизованной материи…