Очевидно, обойдется без предварительных нудных разговоров. Лицо у него кривилось от отвращения. Небрежно причесанная, со сбитым пробором в прямых, сероватых волосах, бледная, с мутным взглядом, она казалась старой, нездоровой, может быть, от нее даже пахло лихорадочным выпотом. И она улыбалась, довольная.
– Я разбогател не вовремя, – сказал Григорий Васильевич. – Дом сгорел.
А вдруг она пожалеет, что рано продалась Бернштейну?
– Это хорошо, что мы так спокойно расходимся, – опять начал он деланно-веселым тоном. – Очень хорошо и свободно. Теперь ясно: мы никогда не любили друг друга, а была только страсть, телесное влечение.
И уже готовился соврать, что женится на своей двоюродной сестре, девятнадцатилетней красавице, но Людка прервала его насмешливо:
– Может быть, у тебя и было телесное влечение. А у меня – ни настолечко.
И осеклась. Он странно вздохнул, почти вспыхнул.
– Не говори так! Мы больше не увидимся.
Неожиданная злоба накатила на него. Игривый блеск кокетливой комнаты померк, словно ее наполнило пылью.
И в этот полумрак глухо и непоправимо сорвалось:
– Вы расправились со мной. Я пойду с повинной!
(Людка поднялась со стула). Ты не бойся, я могу все взять на себя.
– Не глупи, – крикнула она, ожидая: вот он вздрогнет, как прежде, и подчинится. – Ты потонешь сам и других и папу потянешь.
Но Григорий Васильевич не слушал. Он только изумился, как долго не давалось ему значение тоски и томления, которые тяготели над ним с того дня, когда дядя
Алексей Герасимович сообщил о несчастье.
И, радуясь легкости, с какой разбивает свою и ее жизнь, Григорий Васильевич подтвердил:
– Я пойду к прокурору. Ты меня не удержишь. Прощай.
ТАРАКАН
1