Саранча

22
18
20
22
24
26
28
30

Очевидно, обойдется без предварительных нудных разговоров. Лицо у него кривилось от отвращения. Небрежно причесанная, со сбитым пробором в прямых, сероватых волосах, бледная, с мутным взглядом, она казалась старой, нездоровой, может быть, от нее даже пахло лихорадочным выпотом. И она улыбалась, довольная.

– Я разбогател не вовремя, – сказал Григорий Васильевич. – Дом сгорел.

А вдруг она пожалеет, что рано продалась Бернштейну?

– Это хорошо, что мы так спокойно расходимся, – опять начал он деланно-веселым тоном. – Очень хорошо и свободно. Теперь ясно: мы никогда не любили друг друга, а была только страсть, телесное влечение.

И уже готовился соврать, что женится на своей двоюродной сестре, девятнадцатилетней красавице, но Людка прервала его насмешливо:

– Может быть, у тебя и было телесное влечение. А у меня – ни настолечко.

И осеклась. Он странно вздохнул, почти вспыхнул.

– Не говори так! Мы больше не увидимся.

Неожиданная злоба накатила на него. Игривый блеск кокетливой комнаты померк, словно ее наполнило пылью.

И в этот полумрак глухо и непоправимо сорвалось:

– Вы расправились со мной. Я пойду с повинной!

(Людка поднялась со стула). Ты не бойся, я могу все взять на себя.

– Не глупи, – крикнула она, ожидая: вот он вздрогнет, как прежде, и подчинится. – Ты потонешь сам и других и папу потянешь.

Но Григорий Васильевич не слушал. Он только изумился, как долго не давалось ему значение тоски и томления, которые тяготели над ним с того дня, когда дядя

Алексей Герасимович сообщил о несчастье.

И, радуясь легкости, с какой разбивает свою и ее жизнь, Григорий Васильевич подтвердил:

– Я пойду к прокурору. Ты меня не удержишь. Прощай.

Май 1928. Днепропетровск

ТАРАКАН

1