Два года каникул; Лотерейный билет № 9672: [Романы]

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да! Да! — закричали все остальные.— Ура Гордону! Ура Бриану!

Перед лицом такого единодушия Донифану оставалось только повиноваться. Бриан ушел во Френч-ден, а его противник* вернувшись вечером, не делал попыток возобновить ссору. Но чувствовалось, что в нем затаилась глухая злоба, враждебность к Бриану возросла, и он когда-нибудь припомнит урок, преподанный ему Гордоном. Все попытки последнего примирить их Донифан отверг.

Подобные досадные распри грозили нарушить мир и спокойствие маленькой колонии. Однако все как будто обошлось, никто не заводил разговора о случившемся, и обычные работы продолжались своим чередом.

Долго ждать зимы не пришлось. Уже в первую неделю мая настолько похолодало, что Гордон распорядился круглосуточно топить печи в холле. Вскоре стало необходимо отогревать стойло и птичник, что входило в обязанности Гарнетта и Сервиса. Многие птицы готовились к отлету, очевидно, направляясь в северную часть Тихого океана и на Американский континент, где климат менее суров, чем на острове Чермен. Первыми улетали ласточки, замечательные путешественницы, способные быстро преодолевать дальние пространства. Бриану, который непрестанно изыскивал способы возвращения на родину, пришла мысль воспользоваться их отлетом, чтобы известить о судьбе потерпевших крушение на яхте «Верткая». Было нетрудно поймать дюжину ласточек, лепивших гнезда даже внутри пещеры. Каждой надели на шею полотняный мешочек, вложив туда записку с указанием, в какой примерно части Тихого океана находится остров Чермен, и с просьбой сообщить об этом в Окленд.

Ласточек выпустили, и, когда птички, взмыв в небо, исчезали на северо-востоке, дети с огромным волнением кричали им вслед:

— До свидания!

Это, конечно, небольшой шанс на спасение, но, как бы маловероятен он ни был, Бриан не мог пренебречь и такой возможностью, чтобы хоть одна записка попала в руки людей.

Двадцать пятого мая в первый раз выпал снег — на несколько дней раньше, чем в прошлом году. Все облеклись в теплую одежду, а Гордон неукоснительно следил за соблюдением чистоты и порядка.

С некоторого времени во Френч-дене ощущалось скрытое возбуждение, кружившее юные головы. Дело в том, что приближалось десятое июня, когда истекал срок полномочий правителя. И вот начались переговоры, тайные совещания, даже интриги, серьезно волновавшие маленькое общество. Гордон оставался безучастным, а Бриан даже и не помышлял руководить колонией, абсолютное большинство которой составляли англичане.

По существу, предстоящие выборы больше всего беспокоили Донифана, хотя он этого и не показывал. Благодаря своему незаурядному уму и бесспорному мужеству он имел большие шансы быть избранным, если бы не его высокомерие, властность и завистливый характер. Однако, то ли будучи твердо уверенным в своем успехе, то ли потому, что гордость мешала ему выклянчивать голоса, он подчеркнуто держался в стороне. Но то, чего он сам не делал открыто, делали за него друзья: Уилкокс, Кросс и Уэбб без конца подговаривали остальных мальчиков голосовать за Донифана — особенно младших, поддержка которых много значила. А поскольку других имен не называлось, Донифан имел веские основания считать свой успех обеспеченным.

Наступило десятое июня.

Голосование было назначено на вторую половину дня. Каждый должен был написать на листке имя своего избранника. Вопрос решался большинством голосов. Колония состояла из четырнадцати избирателей: Моко права голоса не имел. Итак, семь голосов, поданных за одного кандидата, составляя большинство, решали — кому стать главой колонии.

Голосование началось в два часа дня под председательством Гордона и совершалось с той серьезностью, которую англосаксы вносят в подобного рода мероприятия.

Подсчет голосов дал следующие результаты:

Бриан получил восемь голосов.

Донифан — три.

Гордон — один.

Гордон и Донифан в голосовании не участвовали, а Бриан голосовал за Гордона.

Услышав результаты, Донифан был не в силах скрыть глубокого разочарования и раздражения.

Бриан, крайне удивленный таким исходом, хотел отказаться от оказанной ему чести. Но внезапно ему в голову припьа мысль, и он, бросив взгляд на Жака, промолвил: