После обеда все обитатели взбудораженного замка принимали участие в облачении маркиза. Прислуга сбилась с ног. На невинный лоб жениха были вылиты каскады очистительной воды; осушающие салфетки истерлись до дыр; горшочки с помадой лишились своего благоуханного содержимого; десятки гребней потеряли свои зубы в буйных зарослях на голове маркиза; крючки отступали перед упорством ботиночных пуговиц; шкафы изрыгали потоки одежды; подтяжки растягивались до пределов, позволяющих выдержать давление в несколько атмосфер, а бесконечные галстуки, словно аллигаторы, разбрасывали во все стороны свои хвосты!
В назначенное время маркиз стал походить на медведя в манжетах, кружевном жабо и при парадной шпаге.
В сопровождении своего также накрахмаленного учителя он в несколько минут достиг дома № 7 по улице Вье-Паршемен[289] и приготовился с триумфом появиться в жилище своей нареченной. Все были в сборе. Присутствовали месье Лафуршет и его дочь Эглантина; кузен Буссиньо, служащий мэрии Гроньон, дальние родственники Лафуршетов и всей цивилизации; крестный отец девицы, некто Проте, судебный исполнитель с дипломом об окончании двухгодичных юридических курсов.
Салон заливал свет двух свечей, грустно чадивших в противоположных углах комнаты; на четырех стенах висели мерзкие картины с охотничьими сюжетами; пятым украшением выступал дурацкий стол красного дерева, на котором стояла клетка с соломенными чучелами птиц; соломенные же стулья и кресла отнюдь не прельщали посетителя своей сомнительной мягкостью; единственным, кто мог бы без ущерба для себя высидеть на них более часа, был бы бригадир конной жандармерии, чья профессия закалила наиболее мясистые части тела. Венчало убранство комнаты стоявшее у окна старое пианино, лоно которого, без сомнения, хранило эхо кухонных баталий.
Объявили о прибытии маркиза де Тийоля. Общество запаниковало было, но быстро взяло себя в руки. Ансельм вошел под обстрелом беспокойных взглядов. Мужчины встали, женщины присели, дети таращили глаза, пытаясь рассмотреть ниточки, которыми приводились в движение руки и ноги гостя.
Назон официально представил своего ученика, и под прикрытием благодатного полумрака Эглантина двинулась к суженому. Она сделала реверанс, а вместе с ней склонились в поклоне все ее сорок пять весен. Девица цвела под жарким солнцем французского юга. Она оказалась крепко сбитой, круглой, пухлой, толстой, сферической; она являла взгляду роскошные формы тропического растения.
Ансельм нашел невесту прекрасной — он принял ее за увеличенное издание Афродиты[290]. На желторотого юнца она, конечно, могла произвести такое впечатление. Эглантина вполне сошла бы за свою мать, не будь она всего лишь дочерью.
Словом, гости и хозяева обменялись приветствиями, наговорили друг другу комплиментов, а потом расселись поудобней, и началась беседа. Вскоре общий разговор перешел в приватный. Оказавшийся рядом с юной писаршей маркиз говорил так тихо что могло показаться, что он просто-напросто молчал. Назон беседовал на латыни со своим новым другом, у которого находил поистине квинтиллианские[291] обороты, и делился с ним своими наблюдениями над неправильным склонением в латинском языке.
Сыграли в корбильон[292]. Хотя маркизу уже сто раз объясняли правила этой игры, его мятущийся ум никак не мог их усвоить, и потому его неожиданные выходки нередко приводили окружающих в мучительное недоумение.
Что касается бравого профессора, то он во всем полагался на своего друга Ломона.
Остальное общество приучало свои глаза к непривычному зрелищу молодого маркиза, его физических и духовных несовершенств.
Тем временем обрученные — ибо любовь их уже обручила — пьянели от счастья. Вскорости Ансельм разгорячился, заговорил о грамматических неправильностях существительного cubile[293] и поведал возлюбленной о склонении существительного tonitru[294]. Что касается прилагательного comu и имени la come[295], то они, казалось, были известны ей с детства. Эглантина не осталась в долгу и отвечала — «копия судебного решения, экспедиция, трибунал».
Определенное разнообразие в течение вечера внесли несколько невинных игр. В жмурках Ансельм странным образом перепутал пол играющих, а также не замедлил опрокинуть стол и клетку с птицами (которым осталось только ожить, чтобы улететь). В игре в синонимы ему предложили отгадать предмет, имеющий характеристики — добрый, добродетельный, чувствительный, которым можно наслаждаться, изучать, нежнейшим образом проводить с ним время, прижимать к сердцу, прятать под подушку и в молитвенник… Он ответил: «Ветряная мельница».
Вечер закончился наилучшим образом — юный маркиз уже мечтал, как он увидит Эглантину в своих снах, а Эглантина представляла себе невинные радости с непорочным супругом.
На следующий день решился вопрос со свадьбой, а еще через неделю церковные колокола вливали в уши новобрачных тысячи обещаний, одно другого слаще.
Назон Параклет буквально проскакал весь день на одной ножке. Он был просто неузнаваем! Надежды исполнялись, и он провидел, как бесчисленное потомство его любимого ученика — много-много Тийолей! — образует липовые аллеи.
Великий день наступил, однако ни Мирабели, ни Вьей-Пьеры, ни Пертинаксы не лопнули от досады!
Маркиз краснел, как весталка[296] при свете дня; он возжег священный факел Гименея и держал его с религиозным чувством. Ансельм теперь несколько манкировал уроками латыни, но это можно было ему простить. Тотчас по совершении церемонии юный Тийоль собирался вновь усердно приняться за занятия и слово в слово перевести историю любви Дидоны и Энея.
Славный и доверчивый юноша! Беги туда, где ждет тебя счастье, куда влечет наслаждение! Раскрой объятия своей увесистой половине! Неси на вытянутых руках двести пятьдесят фунтов живого веса, что вложила в них любовь! Доверь свои чувства и мысли поэтическому вдохновению божества Цитеры и на законном основании развяжи пояс целомудрия твоей томной супруги!
Старый профессор имел с учеником интимную беседу; он просветил Ансельма насчет его супружеских обязанностей и произнес прекрасный парафраз на тему duo in uno carne[297] из Писания. Великая книга тайн человечества листалась беспрерывно, и молодой Тийоль почерпнул там наивысшие знания. Затем учитель и ученик перешли к сложностям бытия: Ансельм был предупрежден об угрозе измены. Юноша побледнел, и волосы у него встали дыбом, когда он услышал о возможных шалостях слабого пола. Со страхом он прочел биографии некоторых знаменитых мужей античности и разглядел в толще мутной воды действительности не замеченные им подводные рифы: и жизнь и море предстали перед его взором покрытыми черным илом и грязью. Ансельм бросил зонд и наткнулся на скалы, о которые разбилось (и еще разобьется) бесчисленное множество супружеских ладей!