Нет доказательства того, чтобы Брейд был когда-либо жесток к своей жене; но жизнь на пустой ферме была, может быть, сама по себе достаточно сурова. Надо было работать — работы было достаточно для обоих. У каждого были свои обязанности; каждый, при случае, напоминал другому забытое им дело.
— Брейд, ты забыл починить крышу у трубы.
— Мей, я сказал тебе запереть курицу, она хочет сесть на яйца.
— Брейд, мне нужно еще дров для печки.
— Где молочное ведро, Мей?
У них не было детей; они были почти всегда одни, и бывали дни, что они не обменивались между собой ни словом, разве только при выполнении тяжелых домашних обязанностей. Зимой они вставали в шесть часов, а летом еще раньше. Мей приготовляла еду, Брейд работал вне дома. Когда темнело, наступал для них отдых, они читали вечернюю газету, которую Брейд привозил с почты, а затем, отупелые, шли спать. Хотя они и спали в одной постели, но это не имело никакого значения: они были так чужды друг другу, как если бы жили на расстоянии тысячи верст.
Мей девочкой любила играть на пианино своей матери, и иногда она пыталась уговорить Брейда купить ей инструмент; но, по натуре, он был чужд роскоши; он всегда грубо отклонял ее жалостные просьбы и, оправдываясь, называл их, несвоевременными. Он говорил, что деньги нужны на уплату налогов, что им нужно купить еще корову; что сенокос неважен, и придется прикупать сена на зиму. Мей покорно подчинялась холодному отказу. Иногда ей смутно казалось, что еслиб она могла изредка играть на пианино, она легко примирилась бы с меньшим количеством коров. Но ей было также трудно высказаться, как и ему, и она не находила достаточно ярких слов для выражения своих чувств. При том Брейд постоянно намеревался когда-нибудь купить пианино. Дело это просто откладывалось, откладывалось с года на год, на долгие годы — пока Мей не умерла.
Не было основания предполагать, что любовь Брейда к ней могла быть чем-нибудь другим, чем долголетней привычкой. Их ежедневное обращение было достаточно грубое и лишенное всякой нежности. Во время грустной церемонии погребения, от начала до конца, он сохранял невозмутимое спокойствие. Но когда, немного позже, смерть дяди дала ему возможность сделать покупку, он купил пианино и поставил его в свой одинокий дом. Это был его памятник ей. Сам он ничего в его устройстве не понимал; но его грубые пальцы любили прикасаться к клавишам и пробуждать мягкие звуки. Продавец, у которого он его купил, сыграл ему на нем.
Брейд заметил только: — «звучит красиво. Я его возьму».
Всем, кто удивлялся странной покупке, он давал только одно и то же объяснение: — «Мей всегда желала этого», — говорил он. — «Это всегда было ее желание иметь пианино».
Вернувшись в этот день в кухню, он приготовил себе ужин; сделал яичницу, сварил картофель, молоко, спек лепешки. Поев, он пошел в курятник и, так как было совершенно темно, и птицы уселись на ночь, он взвел курок старого ружья, запер и загородил дверь. Его трудовой день был окончен, предстояло единственное удовольствие его жизни. Он запрет лошадь в кабриолет и поехал тихонько на гору, в село Фратернине, в лавку Билля Бисселя.
Там было уже много народа. Одни столпились вокруг холодной печки, другие облокотились на длинный прилавок. Молодой Еверед, живущий за болотами, рассказывал Джими Саладину о Форелях, пойманных им в этот день в ручье за лугом. Билль Бельтер и Зеке Питкин, люди сомнительные, сидели, прижавшись друг к другу на скамье у печки и тихо беседовали. Ле Мотлей и Билль Биссель, оба зажиточные, держались в стороне. Когда Брейд вошел, они спросили его мнение о повышении налогов для исправления дорог в Фратернише. Он усмотрел ч этом новое уважение к своей особе, как к денежному человеку, и это польстило его. В то время, как они разговаривали, вошел в лавку через главную дверь никому неизвестный человек, купил полдюжины дешевых сигар у Энди Луатене и уселся рядом с Виллем Бельтерем. При его появлении говор умолк. Все следили за ним молча, ожидая, что он заговорит.
Этот человек имел вид горожанина; но одежда его была поношена, и наружность его не располагала в его пользу. Джим Саладин, имевший склонность к размышлению, более пытливо отнесся к новому пришельцу; он заметил, что хотя человек этот физически и казался сильным, но некоторая бледность указывала на то, что он давно но пользовался воздухом.
Брейд сделал несколько незначительных покупок. Ему нужен был еще мешок корма, но запас Билля был истощен, а посланный за товаром в город еще не возвращался, так что Брейду пришлось ехать через мост в другую лавку.
— Я вернусь обратно и возьму газету, — уезжая сказал он Бисселю.
Не успел он уехать, как все заговорили о нем. Все знали о полученном наследстве, но сумма была главной темой догадок.
— Вчера я слышал в городе, что один угловой дом его дяди приносил более тридцати тысяч, — объявил Зеке Питкин.
Ге Хенд, только что вошедший, спросил:
— Кто?
— Брейд Миллер!
ebooksa