— Yes, I do and even perfectly as a real diplomat.[2]
Рука в белой перчатке медленно, словно в раздумье, забарабанила по борту машины. Шофер, изумленно открыв рот, повернувшись от уже гудевшей, заведенной машины, глядел на нас. Один из офицеров, почтительно наклонившись к полковнику, что-то прошептал в самое ухо.
— Вот именно! Я как раз думал об этом, — произнес полковник. И вдруг властно обратился к застывшему, замершему в солдатской стойке Захаренко: — Ты старший?
— Так точно, ваше при-ст-во! — рявкнул Захаренко, вжимая голову в плечи и тараща на начальство глаза.
— Так вот, арестованный передается в контрразведку и будет числиться за ней… Или вот что… налево кругом марш — и бегом, зови сюда капитана Голоскухина. Жи-в-во!
Захаренко сорвался с места и понесся через двор.
— А вы, ребята, можете идти обратно.
Конвоиры ушли.
— Что у вас отобрали в сыскном? Только говорить правду! — сказал полковник, поднимая на меня свои тяжелые, заплывшие глаза.
— Пять тысяч долларов, не считая золотого портсигара и часов!
Оба офицера весело рассмеялись. Полковник спросил:
— Кто?
— Капитан Голоскухин и сыщик Литовцев.
Офицеры снова засмеялись, а шофер, видимо, бывший своим в этой среде, завистливо вставил:
— Губа не дура!
Из дверей сыскного отделения стремительно выбежал капитан, оглянулся по сторонам и, увидя автомобиль и нашу группу, большими скачками побежал к нам. Капитан был без шапки, в одном форменном сюртуке. Запыхавшись, он остановился возле молча глядевшего на него Татищева. Лицо Голоскухина было бледно, по нему ходила судорога. Он мотнул полковнику головой:
— Звали, ваше сиятельство?
Татищев несколько секунд молча и насмешливо смотрел на капитана, затем спросил:
— За что арестован этот господин?
Капитан со злобою глянул на меня и быстро зашептал, пригибаясь к голове сидевшего в машине Татищева: