Офицер отвел меня в небольшую комнату и положил передо мной несколько крымских и константинопольских газет. На мой вопрос, зачем я здесь, он пожал плечами и удалился. Отодвинув в сторону газеты, я припоминал все детали сегодняшнего дня. День был очень богат приключениями, но, как видно, они еще не кончились, что-то еще ждало меня впереди. Утренняя прогулка, встреча с незнакомкой, утро, полное впечатлений от встречи, клуб, игра, деньги, потом сыскное отделение и ловкий трюк ищейки, на который я так глупо попался. Я вспоминал разъяренное лицо обескураженного Голоскухина, когда он, матерясь и хрипя, в бессильной злобе колотил по глупой морде Захаренко. Вспомнил и расхохотался.
— Вот это хорошо! Хороший смех говорит о спокойной совести. Не правда ли? — услышал я за собою.
За столом, опершись о него руками, стоял полковник Татищев. Когда он вошел, я не заметил.
— Не вставайте, не вставайте, — сказал он, опускаясь в кресло и закуривая папиросу. — Приступим к делу. Оно заключается в следующем. Я знаю, кто и что вы, но ваши международные уголовные подвиги нас интересуют менее всего, сейчас дело в другом. В городе вас знают как важного и солидного господина, купца и интеллигента, имеющего деньги и вес. Таким я и принимаю вас. Вы вместе с одним из моих офицеров поедете в здание Дворянского клуба. Будут господа офицеры союзных армий, будут адмиралы, будут представители иностранных держав, будут дамы, преосвященный Вениамин и будут, наконец, делегаты европейских парламентов и либеральных организаций, но не будет, черт побери, так называемой городской интеллигенции, всей этой штатской демократической публики, которая так необходима республиканским французишкам и благонамеренным англичанам! Кое-кого мы, положим, найдем, но это будут жалкие, запуганные деятели различных копеечных ведомств в обшарпанных штанах и кургузых пиджачишках. Вы же понимаете, что подобная шушера, голодная и задрипанная, никак не сможет представить собою демократию свободной России! В другое время я прекрасно обошелся бы своими офицерами и дамами из общества, но ведь с этой союзной комиссией прибыли и представители рабочей английской партии, черт бы ее побрал, члены парламента, разные там независимые и либералы. Ну-с, вы понимаете, в чем дело? — спросил полковник.
— Как будто бы да!
— Ну и отлично! Если оправдаете наши надежды, то после банкета будете аб-со-лютно свободны и никакой Голоскухин уже не осмелится задержать вас.
— Благодарю вас, полковник!
— Я, батенька, человек военный и разные там фигли-мигли не знаю, да и знать не хочу! Презираю этих самых парламентаришек, приезжающих сюда. В другое время я наплевал бы на все их демократии и гуманности, от них до большевиков один только шаг. Но сейчас приказано с ними нянчиться, ублаготворять, обхаживать их. Всякие там рабочие газеты кричат о том, что мы изверги, палачи, — так вот вам, пожалуйста, городское самоуправление, свобода слова, прессы и т. д. Понимаете? Вы должны будете изображать собой нечто вроде местного Керенского, что ли… такого, знаете ли, общественника, говоруна, так сказать, демократию Севастополя.
— А не рискованно ли будет, ваше сиятельство?
— Это — как удастся! Повторяю: мне вас жалеть нечего. Сами себя пожалейте. Сумеете быть одну ночь этаким русским меньшевиком-демократом — ваше счастье… Если же выбор наш окажется неудачен, к утру от вас останется прекрасно сшитый фрак, тело же будет купаться в море.
Я снова вежливо поклонился полковнику. В комнату тихо постучали. Вошел один из офицеров.
— Принесли, — доложил он, передавая полковнику большой пакет.
Татищев небрежно вскрыл его костяным ножом и высыпал из него кучу самой разнообразной валюты.
— Ваши деньги, — с очаровательной улыбкой сказал он и, отделив от всей пятитысячной кучи сто долларов мелкими купюрами, протянул их мне. — Берите! Джентльмен должен всегда быть при деньгах, — проговорил он, засовывая остальные доллары себе в карман.
— … и при часах, — добавил вошедший офицер, передавая мне мои часы, отобранные Голоскухиным. Отдав часы, он спокойно закурил папиросу из лежавшего на столе моего портсигара и, разглядывая его на свет, определил: — Восемьдесят шестой пробы. Вероятно, весит не менее фунта?
— Четыреста сорок граммов, — ответил я.
— Вес отличный! — похвалил он и опустил его в свой карман.
— Итак, ваша свобода зависит от вас самих, — сказал полковник. — Серж, садитесь, с месье… месье…
— Базилевский, — подсказал я.
— …с месье Базилевским в автомобиль и представьте его обществу.
ebooksa