За линией фронта

22
18
20
22
24
26
28
30

И опять поздравления, объятия, поцелуи.

В землянке становится тесно. Мы выходим на воздух. Мороз. Снег. Тишина. И над заснеженным лесом уже несется нежданно вспыхнувшая песня:

Кипучая, могучая, Никем не победимая, Страна моя, Москва моя, Ты самая любимая…

Вечер. Сижу в доме Калинниковых. Передо мной донесения разведчиков, политруков, план моего доклада на предстоящей конференции. В доме тишина. Все куда-то разбрелись. Ходики на стене монотонно отбивают секунды. За окном изредка сухо потрескивают деревья на морозе.

Подхожу к карте,«висящей на стене. Уже спустились ранние декабрьские сумерки, и приходится пользоваться электрическим фонариком. Скоро должен прийти Богатырь с командирами украинских отрядов.

Со двора доносится приглушенный говор. Скрипит снег под ногами. Шаги на крыльце. Раскрывается дверь, и на пороге появляются две незнакомые мне женщины — обе в одинаковых пальто с воротниками под обезьяну и новых серых валенках.

Несколько мгновений женщины молча стоят на пороге, потом неожиданно сгибаются в три погибели, вытягивают, как гусыни, шеи и мелкими-мелкими шажками быстро семенят к столу.

Невольно выхватываю пистолет. Женщины отскакивают в угол, садятся на лавку и, тесно прижавшись друг к другу, бессмысленно и глупо смеются.

Нет, это, пожалуй, даже не смех. Это какое-то идиотское хихиканье.

— Что вам надо? Кто вы? Откуда?

В ответ все тот же мелкий сумасшедший смешок.

В сенях раздаются торопливые шаги. Одна из женщин быстро оглядывает горницу и засовывает руку за полу пальто.

— Кыш отсюда! — кричит вошедшая Петровна. — Кыш! Чтобы духу вашего здесь не было!

Женщины вскакивают и, согнувшись и хихикая, выбегают из комнаты.

— Вот несчастье какое. Уже третий раз приходят, — смущенно говорит хозяйка.

— Да кто они такие?

— Безумные. Фашисты в Погаре сумасшедший дом распустили. Все больные и разбежались по округе. Эти две уже пять дней бродят по Слободе. Вот так же тихонько войдут в избу, сядут на лавку и смеются. А говорить — не говорят: немые, видать. За эти пять дней наши слобожане ни одного слова от них не слыхали. Теперь, видишь, к нам примостились. Не иначе, как в Масловке обосновались. Ну, работай, работай, Александр Николаевич. Не буду мешать…

Петровна уходит доить корову. Я снова один в доме. На сердце неприятный осадок от этого посещения. Гитлеровцы до сих пор обычно безжалостно расстреливали сумасшедших. А тут вдруг исключение?..

Нет, так дальше продолжаться не может. Мы до сих пор живем беспечно, словно никакой войны нет. Это уже моя вина: снова забыл поговорить об этом с Бородавко. Сегодня же наладим строгую охрану. Иначе к нам поистине «вали комар и муха», как говорит Рева…

Примерно через час приезжают наши долгожданные гости: во главе с Бородавко и Пашкевичем шумно входят семеро военных.

Первым здоровается со мной пожилой коренастый мужчина: открытое лицо, опаленное ветрами и морозами, военная выправка, приобретенная, очевидно, долгой службой в армии.