За линией фронта

Останавливаю Машку. Полицейские по-прежнему стоят у крыльца.

— Приготовь документы, — шепчу Пашкевичу. — А ну, сюда! — приказываю я.

Полицейские, сгрудившись у крыльца, стоят молча. Даже никто не пошевелился, словно не о них идет речь.

Проходит долгая томительная минута. Как быть?

Поднимаюсь в санях и грозно кричу:

— Бегом!

Рыжебородый старик медленно, вразвалку, идет к нам.

— Бегом! Бегом! — тороплю я, стараясь сократить им время для размышлений.

— Староста я, — подбежав к саням, говорит рыжебородый. — А вы кто будете?

— Почему хулиганство в селе? — негодую я. — Почему по селу нет свободного проезда?

— Служба, господа… А все же кем вы будете? — настойчиво спрашивает староста.

— Это что за шакалы? — будто не слыша вопроса, киваю в сторону крыльца.

— Не шакалы это, — чуть ухмыльнувшись, отвечает он. — Полицейские… А как вас величать прикажете?

Нет, от него не отделаешься. Протягиваю наши севские документы. Староста внимательно разглядывает их: Полицейские стоят молча, настороженно наблюдая за нами.

Положение не из приятных. Смотрю на Пашкевича. Внешне он совершенно спокоен. Только жилка на виске бьется часто-часто.

Как и следовало ожидать, староста ровно ничего не понял из немецкого документа. Он увидел одно — хищную птицу со свастикой на хвосте. И этого оказалось достаточно.

— Слушаю вас, господа, — уже другим, подобострастным тоном говорит он, отдавая нам документы. — Чем могу служить?

Мы еще не придумали, чем может служить нам староста, и Пашкевич повторяет, как затверженный урок:

— Почему хулиганство в селе? Почему не приветствуют?

— Полиция, — разводит руками старик. — Из Севска приехали. По заданию. Ну вот и распоряжаются. Рассказывают — в Суземке что-то случилось. Теперь приказ дан у всех документы спрашивать.