Но ничего существенно нового не узнали. Нужно было торопиться: кто знает, может быть, Никитин уже сколотил новую террористическую группу?!
Мы выжимали из дневника террориста все, что могло навести на след. Алексеев-Никитин хладнокровно фиксировал каждый свой подлый поступок. Сколько раз пришлось анализировать двухстрочную запись об одном из первых налетов! Некий Петр Левшин «пригласил» Никитина грабить богатого спекулянта на Канонерской улице, в этом деле участвовали еще двое — Жорж и безымянный парикмахер. Перевернули сотни уголовных дел, и вдруг: какой-то Петр Левшин посажен в «Кресты». К сожалению, мы опоздали: Левшин умер. Жоржей в уголовном мире было столько, сколько соломинок в скирде. Безымянный парикмахер? Но где его искать?
Бросалась в глаза еще одна подробность налета: грабители проникли в квартиру под видом санитарной комиссии. Судя по дневнику, следующий налет был совершен на Офицерской улице. Мы расспросили жильцов нескольких домов, не помнят ли они какое-либо ограбление, которому предшествовал бы визит санкомиссии. Никто не помнил.
К нам обратился паренек — чистильщик сапог с поэтическим именем Вагиф, работавший на Офицерской, неподалеку от театра. Он услышал от соседа, что нас интересуют жулики из санкомиссии. Одного из них он знал. Тот всегда выходил из магазина в белом халате и подставлял Вагифу свои ботинки из желтого шевро. «Через раз обманывал, не платил». Но какое отношение он имел к санкомиссии? Вагиф сверкнул белозубой улыбкой:
— Прошу: «Плати!» А тот: «Получишь у санитарной комиссии».
Посмеявшись над Вагифом, мы на всякий случай попросили его показать магазин. Человека, описанного чистильщиком, в магазине не оказалось, но зато щеголя в шевровых туфлях и с удлиненным плоским лицом вспомнили: работал за углом в… парикмахерской. А ведь в налете на Канонерской участвовал парикмахер! «Они ищут, наверное, Севку, — сказал один мастер другому. — Бабы к нему красивые заявлялись. Гульнуть любил. Только он с год как исчез. Тут все одна приходит — плачется за ним. Из двенадцатой квартиры».
Не веря еще неожиданной удаче, мы разыскали Севкину знакомую. Наш товарищ, представившийся его дальним родственником, сказал, что приехал из провинции, но не застал Севу на работе. Девушка весьма немного знала о своем сбежавшем возлюбленном: он ей приглянулся с первой встречи, а второй уже не было. Знает ли она кого-нибудь из его друзей? Одного — Гришей звали. Рослый такой, насупленный. Сева сказал, что он из санитарной комиссии, приходил обследовать «бывших» из нижней квартиры. Звали ее гулять на Охту, но мамаша не отпустила.
Из «бывших» в нижней квартире оставался только бывший действительный статский советник, переквалифицировавшийся ныне в банковского счетовода. Он упорно отрицал, что «принимал как гостей налетчиков» Санкомиссия? Да, это было как раз 9 апреля, он хорошо запомнил дату, потому что именно в этот день его отдел ревизовали. Приходила какая-то комиссия, хотела вселить в одну из комнат жильцов. Когда советнику показали запись Никитина: «9/IV. Ходил с 11, на Офицерскую. Дело было», он побагровел и залепетал что-то невнятное. Убедившись, что нас не интересует, какой суммой он откупился или обещал откупиться от налетчиков, советник сдался. Приходили двое: тот, что в торчавшем из-под пальто белом халате, с виду приветливый, черноволосый, второй — светлее, но с густыми бровями, широкоплечий, крепкий, выражение остроносого лица жестокое, голос глухой, говорит с налетом театральности: «По поручению народовластия, ваше превосходительство, гоните капитал, и никаких поблажек эксплуататорскому классу!»
Именно второй нас и интересовал. Итак, кое-чем мы уже располагали: внешние приметы, примитивная тактика налета, гульба на Охте.
Охта… Связались с товарищем, наблюдавшим за Елизаветой Федоровной, — ничего нового: гуляет с ребенком, весела, улыбается.
Пришлось снова вернуться к записям. Вчетвером налетчики отправились грабить сапожную мастерскую по Почтамтской улице, набили уже обувь в мешки, но тут кто-то поднял тревогу — вынуждены были уносить ноги от погони. Уже знакомый по дневнику Жорж притаился в подъезде, где жил Н. Завидев подбежавшего к парадной двери милиционера, выстрелил в него и скрылся.
Не сразу удалось найти милиционера, участвовавшего в погоне. Наконец выяснилось, что он, раненный в голову, около полугода пролежал в больнице и теперь долечивается у родных под Воронежем. На наш запрос он ответил путано (писал не сам — диктовал племяннику): грабителей лично не видел, догонял по указаниям прохожих, выстрелили в него неожиданно из какого-то подъезда, где-то в районе Садовой. Странно! Мастерская на Почтамтской, его подобрали на Екатерингофском (ныне проспект Римского-Корсакова), а он называет Садовую…
Мастерская сохранилась. Удалось выяснить, что тревогу поднял молоденький подмастерье, живший в этом же дворе: теперь он работает на Морской. Нашли его без труда. Налетчиков он в сумерках не разглядел, но готов поручиться, что одного из них встречал. Узнал по фигуре, крепко сколоченной, массивной, и по голосу: когда тот убегал, глухо крикнул напарникам, чтобы мешки побросали. Так вот, три месяца назад заявился этот человек к ним в мастерскую на Морской: сапожки своей даме заказывал.
Нам повезло: приметы Никитина совпадали. Подмастерье не запомнил в лицо спутницу Никитина, только знал, что у нее тридцать пятый размер обуви и высокий подъем ноги. Впрочем, сапожник вспомнил еще одну деталь: когда он помогал женщине натягивать сапожки, она положила свою сумку на его табурет. Вот сумку он запомнил — «богатая, перламутром выложенная».
Обходя на выбор лиц, которые подали в угрозыск жалобы на ограбление или шантаж, мы пытались найти возможные нити, связывающие их с дневниковыми записями, не забывая и о перламутровой сумке. Проследив «географию» налетов, совершаемых группой Никитина в основном вокруг Театральной площади, выбрали наудачу еще двух нэпманов, к которым могла относиться по времени последняя запись: «14/V. Скоро пойду брать несгораемый шкаф. Дает П. С. Если возьму, то, наверное, миллионов 20—30 будет».
В одной из квартир, подвергшихся налету, нас встретили холодно: как видно, хозяева опасались мести налетчиков. Да и «почерк» здесь был не никитинский. Зато в другой квартире люди не лишены были чувства юмора: владелец парфюмерного магазина живописно изобразил, как наставительно разговаривал вожак, держа правую руку в пиджачном кармане и расхаживая по комнате плотными, но бесшумными шагами. Не обнаружив в комнатах кассы, четверо молодчиков принялись за коробки с флаконами. Дочь хозяина с нервным смехом вспомнила, что глава налетчиков снял с трельяжа ее чудесный ридикюль со словами: «Мадам, экспроприирую в фонд революционного народа!» Мы переглянулись — так это походило на Никитина. «Нет, какой подлец! — разволновалась дочь хозяина. — Такой дорогой ридикюль подарил своей подружке, и та таскает его по фойе Мариинского театра… Впрочем, я могла ошибиться».
Нэпманша сказала, что в коробке было шесть таких сумок, и она знает наперечет всех владелиц. Мы роздали нашим товарищам описание пресловутой перламутровой сумки и попросили их побывать на нескольких спектаклях Мариинского театра.
Что греха таить, мы мечтали, как это бывает в романах, встретить в фойе красивую женщину в сапожках тридцать пятого размера, с перламутровой сумочкой в руках, а рядом с нею — рослого насупленного мужчину.
Но жизнь есть жизнь. Увы, в тот момент женщина с сумочкой нам не встретилась.
А пока исследовались другие террористические акты Никитина. Дневник в этом смысле был цинично откровенным, особенно после того, как Никитин вошел в доверие к Орловскому. Мы уже знали, что «испытательный кросс» для Никитина состоял из двух дистанций: перепечатка на машинке и распространение приказа руководителей заговора и убийство старого большевика, руководившего Губсовпрофом. Никитин приобрел пишущую машинку средних размеров марки «континенталь» со сбитой буквой «ш» в комиссионном магазине (этой машинкой он впоследствии ударил по голове находящегося в засаде чекиста).
ebooksa